Католическая церковь в Молдавской АССР (1924-1940(

РЕПРЕССИВНАЯ ПОЛИТИКА СОВЕТСКОГО РЕЖИМА В ОТНОШЕНИИ КАТОЛИЧЕСКОГО НАСЕЛЕНИЯ  МАССР (1924 –1940 ГГ.)  

Антирелигиозная политика Советской власти в Молдавской Автономной Советской Социалистической Республике (МАССР) и, в частности, по отношению к католической части ее населения, представляет собой практически неизученный историками пласт материалов. То же самое в полной мере следует отнести и к  вопросу о положении религиозных конфессий на ее территории. В определенной мере это можно объяснить закрытостью этой темы для исследователей в советское время, когда религиозная тематика поднималась в средствах массовой информации (СМИ) и научной литературе лишь в ходе очередной политической кампании, притом освещалась исключительно в негативном свете. С крушением тоталитарного режима в Молдове и открытием архивов специалистам стали доступны множество ранее секретных документов. Немалая часть их опубликована в рамках различных научных работ, а также в периодической печати нашей страны. В то же время со множеством документов тех лет исследователи лишены возможности ознакомиться в силу того, что основная часть государственных архивов МАССР погибла во время  бомбёжек  1941-1942 г., а те немногие документы, которые сохранились, находятся главным образом за пределами Молдовы - в Киеве и Москве).

К сожалению, мы вынуждены констатировать, что рассматриваемая ниже тема явилась по неясным причинам исключением из этого правила: молдавские исследователи даже теперь, через десятилетие после обретения нашей страной независимости, продолжают проявлять странную пассивность при ее рассмотрении. Вероятно, в силу вышеназванных обстоятельств в Молдове практически отсутствует источниковедческая база по данному вопросу. Некоторое исключение представляет собой лишь статья О. Галущенко[1], но и она посвящена не истории религиозных течений, а статусу нацменьшинств в регионе в рассматриваемый период. Кроме этого, по названной теме существуют несколько работ, изданных в России, но они освещают общую атмосферу, созданную в СССР вокруг католической церкви, не выделяя при этом территории МАССР[2]. Поэтому существуют определенные основания считать, что настоящая статья будет способствовать изучению одной из наименее исследованных страниц истории Молдовы. В ее основе лежат выявленные автором документы Фонда 49 Архива Общественно – Политических Организаций РМ. Антирелигиозная политика советского режима в МАССР отличалась крайней противоречивостью, отличаясь постоянными колебаниями из одной стороны в другую в зависимости от противоречивых указаний Москвы и Киева, и все же оставаясь в рамках заданного курса на насильственную атеизацию населения.   Поэтому в относительно краткий промежуток времени, в который существовала Молдавская Автономная Республика в составе Украины (неполных 16 лет), можно насчитать семь (!) этапов антирелигиозного курса властей. Первый из них – 1925 – 27 гг. В этот период местные власти только формировали различные структуры, которым надлежало вести атеистическую работу среди верующих и знакомились с обстановкой, не решаясь применять против них крайние меры. Окончание новой экономической политики (НЭП) (1927 г.) совпадает с началом второго этапа, ведущего начало от циркуляра ЦК ВКП (б) по активизации антирелигиозной работы (1927–29 гг.) В этот период резко активизируется агитационно-пропагандистская работа среди населения, совершенствуется структура органов, ведущих антирелигиозную работу. 3 этап (1929 – 31 гг.) был новым поворотом в политике властей. В условиях тяжелого экономического кризиса, охватившего СССР к концу 20-х гг, режим был вынужден пойти на временную либерализацию своей антирелигиозной деятельности. Период коллективизации (4 этап - 1931–33 гг.) формирует «черную дыру»  в нашем исследовании: документы по исследуемой теме почти полностью отсутствуют но те очень немногие, которые сохранились, показывают, что в этот период антирелигиозная деятельность властей МАССР достигла, пожалуй, наибольшего размаха за всю историю автономии; в ходе 5 этапа (1933-1935 гг) начавшееся восстановление экономики после коллективизации позволило властям  обрушить на верующих очередную волну репрессий. 6 этап (1935 – 37 гг.) связан с чисткой в рядах партии и временным ослаблением репрессий. Наконец,  7  этап  (1937 – 40 гг.) начинается с постановления ЦК КП(б)У о постановке антирелигиозной работы, после которого власти приступают к окончательной ликвидации всех возможных очагов сопротивления своей политике.

Период, предшествовавший формированию МАССР (1918-1924 гг.) оказал большое влияние на антирелигиозную политику на терриории будущей автономии. Поэтому мы считаем необходимым хотя бы кратко коснуться этого времени, чтобы показать ее происхождение, цели и задачи.

Уже в декабре 1917 г. образование было передано из духовного ведомства под контроль Народного Комиссариата (наркомата) просвещения, который частично ликвидировал ранее существовавшие церковные школы, а оставшиеся преобразовал в светские. Декретами Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК) и Совета Народных Комиссаров (СНК) от 16 и 18 декабря 1917 г. «О расторжении брака» и «О гражданском браке, о детях и о ведении книг состояния»[3]  церковные браки были объявлены необязательными, а акты гражданского состояния (метрические книги) были у церквей изъяты. Поскольку в этих книгах содержались также сведения о конфирмации; о вступлении и выходе из религиозной общины, католические приходы воспротивились осуществлению этого решения, однако с их мнением никто считаться не собирался. Государство прекратило финансирование церквей, а уже в январе 1918 г. католическим консисториям было вменено в обязанность представлять в государственные органы данные о числе прихожан, их национальной принадлежности и сведения о числе церковных зданий [4].  24 января 1918 г. СНК РСФСР принял Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви[5]. На основании этого законодательного акта все без исключения религиозные конфессии и течения были лишены какой бы то ни было собственности, ранее им принадлежавшей, и подчинены общим положениям о функционировании частных обществ и союзов [6].

В соответствии с этим декретом, все 620 католических храмов, существовавших в то время в России, стали государственными и перешли, согласно постановлению Наркомата Юстиции от 30 августа 1918 г. в ведение местных советов. Приходы были переименованы в коллективы, для регистрации религиозной общины требовалось, чтобы число ее членов было не менее 20[7]. Следующим шагом властей было указание католическим церковным советам передать местным комиссиям по отделению церкви от государства описи церковного имущества. Руководство российских католиков (архиепископ Э.Ропп и экзарх Л.Федоров) выступили с протестом против грубого вмешательства в дела церкви. Эту позицию поддержал и Святой Престол, разрешивший в октябре 1918 г. заключать договора с советским правительством об использовании церквей лишь при условии, что священнослужители будут согласны с текстом таких договоров. Воспользовавшись непрочным положением большевиков в годы гражданской войны, католическое духовенство вплоть до 1923 г. упорно отказывалось подписывать такие договора и было вынуждено изменить свою позицию только после того, как власти СССР  начали закрывать церковные здания, используя как предлог отсутствие договора[8].

Специальным распоряжением СНК и Наркомата юстиции были запрещены колокольный звон и религиозные таинства без особого на то разрешения местных властей. Было взято под контроль проведение религиозных проповедей[9]. В таких условиях началась вынужденная эмиграция католического духовенства за границу. Среди эмигрантов не по своей воле оказался епископ Тираспольской епархии Иосиф Кесслер.[10]

Начались массовые аресты и расстрелы священнослужителей. Помимо этого, последовали новые ограничения верующих в правах: так, Конституцией 1918 г. они были лишены избирательного права (это право им было возвращено лишь Конституцией 1936 г.), они не могли работать в школах , состоять в профсоюзах, проводить свою пропаганду. Однако для Запада советский режим подавал сведения таким образом, будто священнослужители сами утверждали, что никаких антирелигиозных преследований в стране нет, и даже организовывал письма-протесты католического населения Папе. Практическим результатом такой лицемерно-агрессивной  деятельности стало резкое сокращение числа католических священников в стране. – от «около 400» в начале 1920-х гг. до 111 в 1924 г.[11]

Начиная с 1922 г., по указанию Политбюро  оказавшейся в результате первой мировой и гражданской войн в состоянии тяжелейшего экономического кризиса Советской России для восстановления экономики и помощи голодающим начались изъятия  церковного имущества с последующей его перепродажей за границу. Получив указание архиепископа Я.Цепляка не выдавать инвентарь церквей, т.к это является незаконным, часть верующих и священнослужителей пыталась противостоять насилию,  организовывало волнения населения, в т.ч. в Каменец-Подольске, епархии которого канонически подчинялся север Приднестровья. Эти митинги разгонялись с помощью оружия, а их участники приговаривались к уголовным наказаниям «за сопротивление».[12] Такими мерами власти добились ослабления экономического положения Церкви.

Другими причинами обрушившихся на католичество в СССР репрессий были жесткая антикоммунистическая позиция Папы Римского и то обстоятельство, что католицизм был религией прежде всего поляков и немцев - именно Польша и Германия были  военными противниками Советской России в первой мировой и советско-польской войнах. Теперь их должна была постигнуть расплата за политику своих стран. Католики были объявлены «польской агентурой», а потому и «врагами Советской власти». На этом основании арестованных католических священников ждали многолетние тюремные сроки по обвинению в совершении антигосударственных преступлений, а то и расстрелы. Среди приговоренных к тюремному заключению оказался архиепископ Ян Цепляк [13].

С 1923 г. начинается новый этап взаимоотношений советского режима с католичеством, продолжавшийся до 1927 г. Он характеризуется переходом к применению относительно более либеральных методов работы с верующими: от жестких репрессивных мер к  изучению образа жизни и деятельности католиков и усиленной агитационно-пропагандистской деятельностью среди них. Заниматься этим должна была организованная в октябре 1922 г. Антирелигиозная комиссия во главе с Емельяном Ярославским (Губельманом)[14].

Лишенная возможности проводить репрессивные меры, Антирелигиозная Комиссия предприняла в это время первые попытки раскола католичества на более и менее «благонадежное». На ее заседании 15 мая 1923 г. было заслушано и одобрено предложение наркома иностранных дел Чичерина о замене епископов и ксендзов-поляков на немцев. Это решение было первым проявлением неоднократно проявлявшейся впоследствии явной симпатии Советской власти к Германии, с которой в 1922 г. был заключен Рапалльский договор о дружбе и сотрудничестве. Несколько позже, на заседании той же комиссии от 4 июля 1925 г. представители Комиссии поставили вопрос шире – заменить ксендзов-поляков ксендзами любых других национальностей[15]. В то же время Комиссия следила, чтобы как прежние, так и новые ксендзы не могли создавать свои национальные католические организации, поручив непосредственный надзор за этим ОГПУ.[16]  

Сравнительное затишье в отношениях с властями позволило католичеству в СССР несколько «прийти в себя». На территории будущей МАССР действовали Каменец-Подольская (север региона) и Тираспольская (южная часть региона) епархии. Резиденция последней еще в 1918 г. была фактически перенесена из Саратова в Одессу, где возник новый, неофициальный центр епархии. Забегая вперед, скажем, что такое положение сохранялось несколько лет, до 10 марта 1926 г., когда Декретом Папы Пия XI от могилевский архиепископ Эдуард Ропп и тираспольский епископ Иосиф Кесслер были лишены полномочий за невозможностью исполнения ими своих обязанностей[17].  

Этот шаг был предпринят Святым Престолом в целях подготовки к реорганизации иерархической структуры католической церкви в СССР. Для ее непосредственного осуществления Папой в страну был направлен титулярный епископ иезуит Мишель д’Эрбиньи, наделенный соответствующими полномочиями.  Последний в ходе своих посещений Советского Союза реорганизовал Могилевскую и Тираспольскую епархии, создав 9 церковных округов. МАССР была включена в Одесско-Крымский округ во главе с епископом А.Фризоном, введенным в этот сан 10 мая 1926 г. В рамках Тираспольской епархии  юг МАССР вошел в ее Одесский деканат, а север – в Каменецкую епархию во главе с апостольским администратором Яном Сидерским[18]. Такова была организационная структура католической церкви на территории  МАССР к моменту ее создания и в первые годы существования.

В первые месяцы  существования МАССР (октябрь 1924 – февраль 1925 гг.) из-за формирования основных центральных и местных структур власти в республике не проводилось сколько-нибудь организованной и скоординированной антирелигиозной кампании, если не считать разрозненных антирелигиозных кружков[19]. Не существовало и органа, который бы проводил её. Только в феврале 1925 г. властям удалось определиться относительно структуры, которая должна была вести борьбу с влиянием религии. 11 февраля 1925 г. в столице МАССР Балте состоялось заседание Антирелигиозной комиссии, организованной при Отделе Агитации и Пропаганды Молдавского Обкома партии. Её постановление стало основополагающим во всей антирелигиозной пропаганде МАССР.

Согласно этому постановлению, надлежало тщательно изучить все религиозные течения и конфессии, существующие в  республике и в месячный срок разработать  меры борьбы с ними. Одной из таких мер заранее определялось обследование работы антирелигиозных кружков, с тем, чтобы учесть в дальнейшем практический опыт работы, накопленный ими. Предполагалось также взятие на учет всех учителей, активно ведших антирелигиозную работу. Газете «Плугарул рош» было указано выделить на своих страницах место для «уголка антирелигиозной пропаганды», редактором которого назначался Вайнберг. В помощь «Плугарул рош» решено было издавать газету «Безбожник» и крестьянский журнал под тем же названием. Поскольку в Комиссию уже успели поступить сведения о безобразиях, вроде вырывания крестов (в документе не указано, где именно – Р.Ш.), творимых новоявленными  пропагандистами, решено было впредь категорически воспретить подобные выходки. Решено было также разработать примерный список основной антирелигиозной литературы. Общее руководство антирелигиозной работой в МАССР было возложено на Хазина[20]. Вспомогательную роль по отношению к антирелигиозной комиссии выполнял  созданный постановлением Бюро Секретариата Молдавского Областного Комитета (ОК) КП(б)У от 9 января 1925 г. Центральный антирелигиозный кружок.[21]  Его основной задачей было проведение атеистических бесед среди населения (т. н. «Лекции по мироведению»).

Ещё одной структурой, занимавшейся религиозными вопросами, были местные подотделы культов. Их задачей было, как следовало из циркуляра ЦК КП(б)У «регулирование церковного движения», тесно сотрудничая при этом с Государственного Политического Управления (ГПУ) и партийными органами (т.е. той же Антирелигиозной Комиссией). Следует заметить, что в обстановке 1925 – 27 гг, когда власти избегали открытых репрессивных мер против верующих, вышеназванный циркуляр запретил подотделам проводить «нетактичные и политически невыдержанные мероприятия». За этим скрывался отказ от откровенно погромных мер начала 20–х гг., которые подразумеваются в цитируемом документе.[22] Реализация решений Антирелигиозной комиссии от 11 февраля 1925 г. началась с составления весьма подробной анкеты, освещавшей все детали деятельности религиозных течений в каждом отдельно взятом селе (кто из общины участвовал в выборах; были ли конфликты у данной общины с местными властями, если да – то подробно описать, когда, где и какие; кто и когда отказывался от воинской повинности и многое другое). Эти анкеты из сёл направлялись в райцентры, а оттуда в столицу МАССР Балту, где внимательно анализировались как членами Антирелигиозной комиссии, так и сотрудниками ГПУ, которые вели учёт всех религиозных течений по своей линии. [23]

В практической деятельности в первые полгода своего существования Антирелигиозная комиссия прежде всего руководствовалась сравнительно либеральным по тем временам циркуляром Всероссийского Учредительного Центрального Исполнительного Комитета (ВУЦИК) и НКВД № 131 от 14 августа 1924 г. Он существенно способствовал сокращению жалоб верующих на закрытие культовых зданий. В то же время он ввёл в действие и некоторые принципиально новые способы для их притеснения. Они заключались в том, что по инициативе властей договора об  аренде культовых зданий могли быть в любой момент расторгнуты, а дома переданы другой религиозной общине либо разделены между несколькими общинами, «уплотняя»  их. Подобная практика открывала широкое поле для злоупотреблений местных властей, которые по своему разумению могли передавать культовые здания той религиозной общине, которую считали наиболее «безвредной» в данный момент, а затем также внезапно передать здание любой другой общине. Поскольку такое положение вещей вызывало справедливое недовольство верующих, Всеукраинская Антирелигиозная Комиссия (ВАК) 31 июля 1925 г. решила отобрать у местных комиссий право самостоятельно распоряжаться молитвенными домами и сосредоточить в центре окончательное разрешение этого вопроса. Теперь ВАК  разрешала передавать здания только по согласованию с аппаратом НКВД,  непременно указывая при этом, сколько молитвенных зданий находится в данном населенном пункте; сколько прихожан у той или иной конфессии или течения (в документе не указывалось, о каких из них идет речь –Р.Ш.) , претендующего на данное здание и т.д. Все это делалось, чтобы не допустить новых проявлений недовольства верующих. [24] 

Однако такое недовольство имело более серьезные основания, чем казалось, и это начали с тревогой осознавать власти. Несмотря на призыв областной антирелигиозной комиссии проводить атеистическую кампанию путем разъяснений и бесед с верующими, на местах не было ни представлений, как это реализовать на практике, ни подготовленных кадров, способных эти представления провести в жизнь. Поэтому на заседании Областной  антирелигиозной  комиссии 2 апреля 1925 г. отмечалось, что антирелигиозные кружки на местах не созданы, занятия кружков мироведения бессистемны, и, что самое опасное, комсомольцы, проводившие атеистические беседы с населением, сводили эти дискуссии к примитивным и грубым нападкам на Бога, священников и религию вообще. Такое поведение агитаторов оскорбляло чувства верующих. Исходя из этого, Антирелигиозная комиссия своим решением запретила существование обособленных комсомольских кружков. Вместо них следовало создавать кружки мироведения при Союзе Безбожников и читальнях.[25] Более того, решением Антирелигиозной Комиссии от 14 февраля 1925 г. было разрешено даже создание богословских школ, хотя в каждом отдельном случае требовалось специальное указание Москвы[26].

До середины лета 1925 г. в МАССР политика местных властей в области антирелигиозной работы строилась на небольшом количестве разрозненных документов, которые даже вместе взятые, являлись не более чем набором указаний по отдельно взятым аспектам атеистической работы. Никакой ясной концепции этой деятельности у властей республики не было и разработать ее было непросто, учитывая отсутствие указаний из Киева или Москвы. Лишь 24 июля 1925 г. в республику были направлены тезисы под названием: «Задачи антирелигиозной пропаганды». Этот документ можно считать весьма убедительным свидетельством «либерального» этапа в антирелигиозной работе режима.  Уже первый тезис, со ссылкой на решения XIII съезда РКП (б) (1924 г.), требует отказаться от административных мер по борьбе с религией. Атеистическая работа должна была стать более гибкой, лучше применяться к конкретной обстановке. Следовало выделять  особенности ее проведения в городе и селе.  В частности, в городе она должна носить разоблачительный характер, вскрывающий классовый и «эксплуататорский» характер религии и основываться, прежде всего, на сведениях, почерпнутых из   естествознания. Центром антирелигиозной работы становился рабочий клуб, который проводил ее всеми доступными массовыми способами (лекции, спектакли, вечера, суды, театральные инсценировки и др.), низовой ячейкой - кружок и уголок безбожника, имевшей просветительно – пропагандистские задачи.

Иначе должна была строиться антирелигиозная работа в селах. Учитывая преобладание мелких крестьянских хозяйств, их зависимость от стихийных природных явлений, наличие «мелкобуржуазной идеологии» и т.д., авторы документа считали необходимым сконцентрировать ее в области агропропаганды и естественно-научного просвещения; выявлять «эксплуататорскую сущность» религии через показ ее недостатков на конкретных фактах крестьянской действительности. Центром пропаганды становились сельбуды и хаты – читальни (своего рода сельские «дома политпросвещения»)и при «соблюдении полной осторожности» и  «под контролем парторганизации». Низовой ячейкой становился сельхозкружок.

Самостоятельным аспектом антирелигиозной пропаганды являлась работа среди национальных меньшинств, где она должна была быть особенно осторожной, чтобы агитация не воспринималась как национальное угнетение. Контроль над ее проведением был передан районным отделам по агитации и пропаганде (райагитпропам). 

Режим предполагал исключить всякую самодеятельность в атеистической работе. Ее следовало объединить в рамках общества «Безбожник» и максимально расширить его деятельность за счет пропагандистов и общественных сил. Чтобы иметь профессионально подготовленные кадры, авторы Тезисов предусмотрели создание специальных вузов, антирелигиозных семинаров; всеукраинских курсов  антирелигиозников; издание массовой антирелигиозной литературы, в т.ч. брошюр и листовок по сельскому хозяйству. Организационным центром «антирелигиозных элементов на селе» становится журнал «Безбожник», а для освещения вопросов постановки, методов, содержания антирелигиозной пропаганды, вопросов религиозного движения и др. предполагалось издавать журнал «Спутник антирелигиозника-пропагандиста».[27] 

К этому же времени (середина 1925 г.) появился и первый анализ положения дел в религиозных течениях. Это была поступившая из Киева «Резолюция  по сектантству» В ней прозвучали весьма тревожные нотки: отмечалось укрепление позиций различных религиозных течений; расширение масштабов их агитации, особенно среди молодежи, координация действий их руководства. Отмечалось также преобладание в них зажиточного и среднего крестьянства. Основным методом борьбы с ними, за неимением лучшего, был назван подрыв изнутри, путем откалывания беднейшей части верующих и вовлечения их в активное советское строительство (Для этого следовало, в частности, активизировать работу комсомола). Помимо этого, следовало тщательно отслеживать все происходящие в религиозных течениях процессы, особенно обращать внимание на раздоры и вражду внутри их. [28]

Впрочем, подобная «исследовательско-пропагандистская работа» вовсе не означала, что власти отказались от стремления ликвидировать религиозные общины. Изменились лишь методы работы с ними. Режим усиленно искал способ внедриться в общины и своей агитацией расколоть их. На этом пути вставало несколько препятствий: разбросанность общин и их полулегальный характер деятельности, что существенно затрудняло их выявление, а тем более проникновение в  них. Говорить о какой-то пропагандистской работе с членами этих общин, постоянно бывших настороже и вечно ждавших какого-либо подвоха с любой стороны, и вовсе не приходилось. И тогда был придуман более изощренный ход: всем существовавшим на тот момент течениям предоставлялось «широкое право легализации», чтобы у верующих создалась видимость, будто их деятельности ничто не мешает. Но это была всего лишь иллюзия. Уступать режим не собирался. Предполагалось под маской их легализации способствовать их учету и объединению мелких и разрозненных общин в более крупные (т.н. «объединения»), чтобы потом захватить в них влияние, сформировать агентуру и в дальнейшем действовать против них в зависимости от поступающей информации. Особо подчеркивалось, что для того, чтобы не отпугивать всех членов общины, в случае возникновения судебных дел против них следовало привлекать к ответственности лишь отдельных ее членов. [29]

Немедленно началась и подготовка к взятию под контроль религиозных общин. 5 января 1926 г. на объединенном заседании ЦИКа и СНК автономии было принято совместное постановление «Об учете служителей культов». Последние, в соответствии с этим решением, были обязаны в месячный срок с момента его публикации в газете «Плугарул Рош» заполнить учетные карточки: для живущих в Балте  - в НКВД, для живущих в районах – в местных райисполкомах. Там же они должны были регистрироваться при переезде из района в район или выезде из МАССР, а прибывающие в МАССР – регистрировались в административном отделе НКВД. Нарушителей этого решения ждал штраф до 300 руб. или 3- месячный административный арест.[30] 

Только теперь, после окончательного формирования необходимой инструктивной базы, которой в своих действиях должны были руководствоваться агитаторы – атеисты, стали появляться аналитические материалы, рисующие реальную ситуацию на местах, где им предстояло работать, с подробной характеристикой каждого из религиозных течений. Своеобразие положения католиков среди них заключалось в крайне подозрительном, с точки зрения режима, обстоятельстве – костелы поддерживали непосредственную связь с Польшей[31], отношения с которой у СССР в ту пору были весьма напряженными.  Как отмечалось в аналитической записке «Религиозное движение на Украине и задачи антирелигиозной пропаганды», католики оказались  единственной религиозной конфессией, которое имело такие контакты. Деятельность 4 костелов (с 3 ксендзами на территории МАССР (местонахождение их в документе не указано – В.В.) по утверждению работников Антирелигиозной комиссии, координировалась и финансировалась Луцким католическим епископом, а позже – его генеральным викарием. Признавая, что католикам удалось активизировать свою работу в крае, пользуясь пусть даже и весьма относительной, но все же пассивностью властей и отмечая, в качестве одной из главных ее причин – «слабость культпросветработы», авторы документа указали на одно из возможных слабых мест у украинского католичества.  Заключалось оно в том, что часть католиков, во главе с некими Федуковичем и Ивановичем, в основном, немцы, относились отрицательно  к попыткам польского правительства взять под свой контроль все католическое движение в Украине[32].   К счастью для украинского католичества, власти не пытались использовать это важное расхождение во взглядах для его последующего раскола.

С формированием основных органов антирелигиозной пропаганды советский режим начал разрабатывать способы ее проведения  среди национальных меньшинств  МАССР  (их численность была определена властями сравнительно поздно, лишь в конце 1926 г.:  евреев – 43400 чел., русских – 36700 чел., немцев – 10300 чел., болгар – 6000 чел., поляков – 4400 чел., чехов – 261 чел.). [33] Целью настоящей статьи является характеристика методов агитационно – пропагандистской работы среди католической части нацменьшинств автономной республики, а также их реакции на нее.

Следует отметить, что в данной области властям автономии пришлось начинать с «чистого листа», не имея  практического опыта проведения подобной политики. Первое заседание бюро национальных меньшинств при Бирзульском (Бирзула – ныне Котовск в Украине) районном партийном комитете (райпарткоме) состоялось через полгода после создания МАССР, 7 апреля 1925 г. Докладчик по работе польской секции нацменов, Пашковский (имя и должность в документе не указаны – Р. Ш. ) указал на пассивность польского населения, его нежелание участвовать в проводимой политической работе из-за опасения политических репрессий. И хотя польская секция, по словам другого выступавшего, Файнгольда (имя и должность в документе не указаны – Р.Ш.), была «уже давно организована», она с превеликим трудом провела одно собрание поляков (15 человек), на котором был зачитан доклад о национальной политике и подготовлено обращение в редакцию польской газеты с просьбой высылать газеты для соотечественников. Несмотря на заверения организаторов собрания, что репрессии впредь не будут иметь место, это не возымело никакого воздействия.[34] Остальные выступившие сочли, что главными причинами неудачной агитации среди поляков была вялая работа самого Пашковского, который не обеспечил должного руководства и не организовал вокруг себя подготовленный актив. Беспомощные объяснения Пашковского о том, что он не знал своих функций и не имел представления, всех ли поляков надо охватить или только часть их, во внимание приняты не были. Решено было с согласия райпарткома прикрепить к секции еще несколько человек, организовать индивидуальную подписку на газеты и литературу, созвать общегородское собрание поляков, на котором осветить задачи национальной политики, после чего приступить к следующему этапу – охвату политической агитацией всех поляков города и села.[35] Ситуация с работой среди нацменьшинств уже 22 апреля 1925 г. была доложена на заседании Одесского губернского комитета (губкома) партии. Последний в основном с выводами членов бюро нацменьшинств согласился, указав от себя о необходимости выделения кадров для такой деятельности из числа сотрудников организационно-структурного отдела губкома.[36]

Кадровый вопрос решился достаточно быстро. В короткие сроки бюро нацменьшинств были сформированы во всех районах МАССР. Возглавлялись они специальными уполномоченными. Однако, как показали последующие события, проблема крылась отнюдь не в кадрах, а в незнании, как работать со слабо изученной до сих пор частью населения. Даже к ноябрю того же 1925 г. работа среди поляков почти не сдвинулась с места. Об этом, в частности, свидетельствовал уполномоченный нацмена по Каменскому району Флешер на совещании райуполномоченных 21 ноября 1925 г. Агитработу среди них он назвал слабой, приведя в качестве примера местную читальню, где вместо пропаганды занимаются изучением закона Божьего (!) Хуже того, в некоторых селах (Рашково- предположительно с.Слобода-Рашково Каменского р-на- Р.Ш.), где имелось около 500 поляков, никакой работы вообще не велось. Поскольку в этом селе было отмечено еще и появление антисоветских лозунгов, решено было срочно создать здесь сельсовет, и направить 1 – 2 партработников для агитации, а также активизировать работу среди поляков и по линии Советов[37]. 

Не пытаясь оправдывать уполномоченных нацмена, необходимо указать, что основания для явной пассивности и нерешительности в деятельности у них были. Вплоть до 1926 г. не существовало никаких документов, которые бы регламентировали статус уполномоченных и правила их работы с населением. Такое положение вещей их дезориентировало. Наконец, в 1926 г. появилось «Положение о работе среди нацменьшинств по районам». Согласно ему, уполномоченные по работе среди нацменьшинств выделялись райпарткомами, если в районе имелось не менее 100 человек из числа нацменьшинств. В помощь ему выделялись лица, курировавшие одну из национальностей, обязательно – сами из ее числа. Уполномоченный возглавлял районное бюро нацмена и подчинялся Отделу по делам национальных меньшинств и отделу агитации и пропаганды обкома. Кроме уполномоченного и куратора каждой национальности в районное бюро также входили уполномоченный по работе с нацменьшинствами от комсомола и представитель профсоюзов. Кураторы по национальностям готовили самостоятельные планы работ, которые потом утверждались нацменом обкома. В документе указывались обязанности районного уполномоченного: точно учесть представителей каждой из национальностей по отдельности, указав ее социально-экономическое положение, наблюдать за работой всех религиозных общин и антисоветских группировок; вести учет кадров, способных проводить работу среди нацменьшинств, проверять работу уполномоченного от комсомола, руководить ячейками, работавшими на разных языках. Уполномоченный по району руководил всей политпросвет- и агитпропработой, а также пионерским движением. Для того, чтобы курировать работу Советов, уполномоченный должен был состоять и в составе райисполкома.[38]

Одновременно с разработкой «Положения» весной 1926 г. начала свою работу комиссия в составе инспектора Народного комиссариата рабоче-крестьянской инспекции (НК РКИ) Афиногенова и представителя подотдела нацменьшинств Трахтенбройта. Одним из важнейших направлений ее работы было изучение положения нацменьшинств. Относительно католической их  части авторы доклада отмечали количество населенных пунктов, в которых они проживали (немцы – 16, в Дубоссарском и Григориопольском районах; поляки – примерно в 20) и род занятий (немцы в подавляющем большинстве – сельское хозяйство; поляки – кроме сельского хозяйства – служащие, в т.ч. на железной дороге). Характерной особенностью поляков Афиногенов и Трахтенбройт считали сокрытие ими своей национальности и стремление выдать себя за русских: в тираспольских трудовых школах (тогдашнее название средних школ) училось лишь 2 поляка, хотя в целом в городе жило 743 представителя этой национальности. Авторы доклада объясняли такое положение массовыми высылками поляков в 1920 г. и особой регистрацией как потенциальных пособников буржуазной Польши.[39]

Чтобы способствовать привлечению представителей нацменьшинств на свою сторону, режим начал формировать особые структуры местной власти – национальные сельсоветы и районы. Они создавались по решению Совета Народных Комиссаров (СНК) УССР от 29 августа 1924 г., подтвержденному в феврале 1925 г. IV сессией ВУЦИКа.  Согласно этому решению, для создания национального сельсовета требовалось наличие не менее 500 жителей (для обычного сельсовета - 1000), а для создания национального района – не менее 10000 жителей.[40] Однако на территории МАССР вплоть до начала 1926 г. вопрос о создании национальных сельсоветов вообще не ставился. Он был поднят только комиссией Афиногенова – Трахтенбройта. Идея была поддержана в Политбюро ЦК КП (б) У, и в том же 1926 г. на III всеукраинской конференции Политбюро ЦК КП (б) У была принята специальная резолюция о выделении польских административно-территориальных единиц. Возглавлять эту работу должны были кураторы «польского» направления в бюро по национальным меньшинствам и райуполномоченные по работе среди поляков. Они должны были подобрать кадры для формирующихся и уже созданных сельсоветов  (всего на Украине на этом этапе был создан 41 сельсовет) в особенности следить за тем, чтобы отбираемые могли вести делопроизводство на польском языке, а для тех, кто его знал в недостаточной мере, организовывались специальные курсы. Подготовленные таким образом кадры занимали посты секретарей и председателей сельсоветов. Намечалось также создание судов на польском языке. Работников «польского» отдела, кроме того, предполагалось, учитывая большой процент среди поляков крестьянства, вовлечь в различные кооперативные структуры и в решение земельных споров.[41]  

Столь широкий спектр предлагаемых мер был не случаен. Ко второй половине 1926 г. уже начали подводиться первые итоги работы с нацменьшинствами. Работа среди поляков, проводимая созданной 16 января 1926 г. польской секцией, оказалась откровенно провальной. Как отмечал участник объединенного совещания представителей нацменьшинств МАССР (18  сентября 1926 г.) Каплан (имя и должность в документе не указаны – Р.Ш.), среди поляков «нет никакой работы», если не считать множества собраний, которые оказывались пустой тратой времени. Совершенно другую картину являла собой, по его же словам,  работа с немцами: их удавалось активно вовлекать в работу сельсоветов, проводить с ними беспартийные конференции и т.д[42]. Чего стоило в действительности это самоуверенное заявление, показывают уже следующие строки этого документа, которые, в сущности, опровергают сказанное выше.  Совещание признало, что верующие оказывают сильное влияние на немецкое население, из-за чего его настроение часто колеблется; середняки часто попадают под влияние кулачества; общественно-культурная работа среди немцев слаба. В условиях, когда у верующих существовало совершенно другое представление о том, как должен быть устроен окружающий мир и еще более сильно отрицание советских порядков было выражено у зажиточного крестьянства, едва ли можно говорить о каком-то серьезном влиянии агитации на настроения немецкого населения.

Сознавая, что констатация реального положения вещей, которое следовало из их же высказываний, слишком опасна по своим возможным последствиям, участники совещания приняли значительно более «приглаженную» резолюцию, в которой объясняли недостатки в агитработе среди поляков целой серией самых разнообразных причин: разбросанностью поляков по территории МАССР; их русификацией, проводившейся при царизме; короткий период существования польсекции и даже «всякие моменты», тормозящие работу (какие «моменты» имеются в виду, не ясно – Р. Ш.). Предложенные «меры воздействия» были вполне типичными для советской пропаганды, как-то – выделение польских сельсоветов; усиление массовой работы; усиление распространения и популяризации журналов «Молот», «Будь готов» и т.д. Косвенное признание слабого влияния на немецкое население советской агитации содержится и в параграфе резолюции, посвященном немцам. Основной упор в нем сделан на раскол немецкой общины и привлечение на свою сторону ее бедняцкой части.[43] Это говорит о том, что пропагандистская работа среди немцев не дала существенных результатов. Подтверждением тому стало и решение Антирелигиозной Комиссии от 24 июля 1926 г., которым Польское Бюро ЦК и ОГПУ обязывались в двунедельный срок подготовить и направить на места записку, показывавшую «вредный и антисоветский характер католических кружков, которые фактически существовали в Украине»[44].

Тот же вывод о незначительности практических результатов агитации можно сделать, проанализировав отчеты о работе Польского бюро отдела по нацменьшинствам за 1926 год. По непонятным причинам работники польской секции поначалу не включили в зону своей деятельности Тирасполь, хотя, как уже говорилось выше, там жило более 700 поляков. Эта ошибка была исправлена лишь в апреле – мае 1926 г. Внимание секций было привлечено к нескольким населенным пунктам – селам Станиславке (222 поляка) – Балтский р-н, Слобода Рашково (Каменский р-н) – 435 поляков; Рыбницкому р-ну – 742 поляка.[45] Вся работа здесь сводилась к беседам и докладам на политические темы, созданию 7 марта 1926 г. одного национального сельсовета (село Слобода Рашково), создании единичных ячеек Международного Общества Помощи Революционерам (МОПР) и комсомола, подписке на польские («Серп» и «Голос молодежи») и русские («Правда», «Одесские известия» и др.) газеты и т.д.[46] Серьезного вреда позициям верующих среди населения это не наносило. Несмотря на заявления заведующего польской секцией Спалинского,  утверждавшего, что его деятельность способствовала оттоку верующих из Рыбницкого костела,  другие положения его выступления противоречат сказанному выше (так, он свидетельствовал, что попытки привлечь поляков на беседы в Тирасполе привели к тому, что из 723 человек явились лишь 15). В довершение ко всему еще и выяснилось, что Спалинский так точно и не подсчитал, сколько же у него «подопечных»: в Тирасполе число поляков спустя несколько месяцев выросло до 74, в селе Кодыма, которое в прежних отчетах вообще отсутствовало, внезапно объявилось сразу 270 поляков, в селе Будей – еще 90 и т.д. Вследствие этого число поляков  в его отчете автоматически выросло до 3101 чел.[47]  Спалинский и сам понимал слабость подготовленного им доклада. Поэтому он старался объяснить недостатки своей работы тем, что с мнением польсекции (в которой состоял только он) райуполномоченные по антирелигиозной работе не считались и клали подготовленные им планы работы под сукно, ничего не сообщая о собственной работе; что у него не было политической и агитационной литературы и др.[48]

Такие отчеты серьезно подрывали авторитет Спалинского. Уже в июле 1926 г. зам. зав. Отделом Агитации и Пропаганды обкома Богопольская сообщала в отдел агитации и пропаганды  ЦК КП(б)У, что «ввиду малочисленности поляков (1700 чел.)» Обком считает необходимым через несколько месяцев ликвидировать польскую секцию, а Спалинского заменить более сильным работником уже сейчас[49]. Эту точку зрения изложил в новой информации в ЦК КП(б)У и зав. Агитпропом обкома Холостенко, который настаивал на отзыве Спалинского в распоряжение ЦК КП(б)У.[50] 

Оснований для устранения Спалинского действительно было более чем достаточно. Согласно решениям III Всеукраинской конференции польбюро, предполагался значительный комплекс мер в области агитационно-пропагандистской и культурно-просветительной работы; вовлечение имеющихся учителей в советскую и клубную работу; выдвижение трудящейся молодежи в польские вузы (? – Р.Ш.), вовлечь: польские школы в культурное строительство под покровительством рабочих организаций; польских рабочих в профсоюзы и клубы (работа с ними должна была вестись на польском языке); а также подготовить последних к массовому вступлению в партию.[51] Эти направления деятельности Спалинский просто игнорировал.

Однако, несмотря на возражения членов бюро обкома и множество крупных и мелких недостатков, он продолжал работать на своем посту. (Мнение ЦК КП(б)У о его работе в исследованных документах не отражено. – Р.Ш.) Как следует из его отчетов, Спалинский все свое время уделял другому вопросу – работе среди молодежи. Совещание работников отдела нацменьшинств, состоявшееся 18 сентября 1926 г. указало в качестве первоочередной задачи «учесть и начать работу» среди молодежи. Провести кампанию по подписке на польскую прессу, и – в соответствии с решением Бюро Нацмена обкома КП(б)У от 4 сентября 1926 г. – приступить к организации польского национального сельсовета в селе Станиславка. [52]

Здесь Спалинский работал по уже знакомой схеме. Он организовал серию самых разных докладов: о сельском хозяйстве; промышленности, революции в Китае, забастовке горняков в Англии, положении в экономике стран Запада и т.д. Такие же доклады он читал и перед начавшими формироваться комсомольскими ячейками и лично контролировал их работу (т.е. занятия по политграмоте). Однако результаты его деятельности были незначительны. В начале 1927 г. он все же_­ был отозван в распоряжение ЦК КП(б)У.

Другую картину представляла собой работа среди немцев­­, некоторые результаты которой были отражены в Резолюции по докладу Коммунистического Союза Молодежи (КСМ) среди немцев. Здесь советские агитаторы ( авторы документа в тексте не указаны-  Р.Ш.) никак не могли определиться, какими красками следует изображать ее­­. Поэтому ее описание продолжало оставаться причудливым сочетанием  деклараций о «значительном росте комсомольской организации» на селе и создании большого числа комсомольских ячеек. с повторением уже знакомых требований о необходимости решительного вовлечения батрацкой молодежи в комсомол.  В своих утверждениях, путаясь в противоречиях, авторы умудрялись даже признать слабую работу среди батрачества и «недостаточное противопоставление комсомольских ячеек  религиозному течению, имеющему влияние на немецкую молодежь». Работу с ними предполагалось организовать по примеру старших товарищей  - выявить религиозные юношеские организации, затем обеспечить контроль над ними, в дальнейшем проводить среди них разъяснительную работу.[53] В остальном, работа с немецким населением несущественно отличалась от работы с поляками – как по методам, так и по практическим результатам. Доказательством тому служит информационная записка «О политсостоянии нацменьшинств по МАССР» (1927г.) (авторы документа в тексте не указаны – Р.Ш.), в которой, в частности, отмечается что «религиозность и консерватизм среди них (немцев. – Р. Ш.) в очень слабой степени рушится». [54]   Получая такие отчеты, республиканские власти и их киевское начальство все более отчетливо осознавало, что «выжидательная», изучающая тактика себя не оправдала.

 Несколько больших успехов режим добился в области образования. (На первых порах, впрочем, хаос царствовал и здесь: число представителей нацменьшинств определялось очень приблизительно – так, число поляков было определено в 1187 человек.[55]). Количество школ увеличилось  в 1924 – 27 гг. у поляков с 1 до 4  (100%  плана), у немцев – с 12 до 15 (94 % плана)[56].  Такой рост можно было бы считать крупным прогрессом, если бы не количество посещающих эти школы детей. Несмотря на активную пропаганду школьного образования  среди нацменьшинств, родители не спешили отдавать туда детей: из общего приблизительного числа детей – поляков (732) число посещавших школу выросло с 290 до 445 (56,7% от их общего количества); немцев (1738) - с 960 до 1150 (61,5%). К слову, наименее затронутыми школой были болгары  - в 1927г.  – 321 или 31,9 %; наиболее – чехи (51 человек ) – 100%.[57] Параллельно с созданием обычных школ формировались школы национальные, которые в глазах нацменьшинств казались куда привлекательнее  - так число детей – поляков, учившихся в них выросло за три года более чем вчетверо (с 31 до 146). Этой привлекательности способствовало и то обстоятельство, что в обычных школах  65 % детей – поляков вынуждены были учиться не на родном, а на  русском языке. [58]

Сложившееся положение, связанное с постепенным  перетоком детей – поляков и немцев в национальные школы  власти объясняли довольно своеобразно – недостатком бюджета и распыленностью нацменьшинств по территории автономии, считая, что это оправдывает недостатки их собственной работы[59]

Обеспечение школ литературой, в т.ч. учебниками, осуществлялось весьма неравномерно – 17 еврейских школ получили книг на 425 руб., тогда как 15 немецких  - всего на 175 руб., а 4 польские школы  и вовсе на 20 руб. [60] Школы зачастую не располагали собственными помещениями и проводили занятия либо в специально снятых, либо в совершенно неприспособленных для обучения зданиях. Учителей для этих школ почти не было, а те очень немногие, которые были, старались избегать различных проверок со стороны Наркомпроса, опасаясь, что они такой контроль могут не пройти по причине недостаточной, с точки зрения властей, профессиональной подготовки Так, во время работы квалифицированной комиссии Наркомпроса (июль – сентябрь 1924 г.) на комиссию пришли лишь 6 учителей – немцев и 1 поляк.[61]  Чтобы осуществлять за ними  контроль, для учителей создавались курсы переподготовки при украинских педагогических техникумах. Кадры же для немецких и польских школ в эти годы, если не считать одного учителя – немца, не готовились. Слабо подготовленные теоретически, они не могли  (или не хотели) проводить атеистической  работы, несмотря на все требования, и заменить их было некем. Неудивительно, что влияние верующей части населения в школах росло. Наглядным подтверждением этому служит попытка властей вовлечь детей в пионеры – если в 1925/26 уч. г. было 10 детей поляков, состоявших в числе пионеров, то уже в 1926/27 уч. г.  не осталось ни одного; кое-как создали пионерскую организацию из немцев (1925/26 уч. г.), но никаких сведений о ее существовании и деятельности уже спустя год не было. Ничтожным было и количество комсомольцев - немцев[62] (о поляках нет данных. – Р.Ш.) Автор цитируемого документа, датированного 20 июля 1927 г., инспектор отдела нацменьшинств Трахтенбройт предлагал от себя ряд мер, которые, будь они реализованы, существенно улучшили бы статус нацменьшинств, как-то – уделить исключительное  внимание немецкой, болгарской, польской школам; улучшить подготовку учителей – немцев; продолжить охват национальной школой нацменьшинства; вовремя снабжать их учебниками и т.д.[63]

Необходимо отметить также, что документы, освещающие политику властей в области культуры, и здесь достаточно противоречивы. В частности, О. Галущенко в своей работе утверждает, что наличие «низкого процента обучения нацменьшинств на родном языке», отчасти обусловлено желанием родителей обучать детей  в основном на русском языке. Однако это характерно, как следует из данной работы, прежде всего для евреев,[64] но не для католической части нацменьшинств МАССР – поляков и немцев, у которых, как мы видели, происходил обратный процесс.

В июле 1927 г. начинается отсчет «нового курса» в антирелигиозной политике  советского режима. Он был обусловлен критическим отношением властей к первым результатам проводимой среди верующих политики, которые были неутешительны. Уже на заседании Бюро Молдавского обкома КП(б)У 7 июля 1927 г. был поставлен вопрос о циркуляре ЦК КП(б)У № 4906/т об антирелигиозной пропаганде и работе Областной Антирелигиозной Комиссии (ОАК). Решено было усилить ее работу и на одном из ближайших заседаний Секретариата  или Бюро заслушать доклад о религиозных конфессиях в автономии и принятых мерах для борьбы с ними.[65]

Следующим шагом стало постановление Политбюро ЦК КП(б)У от 13 августа 1927 г., во исполнение которого Молдавский обком партии приступил к изучению настроений населения. Особое внимание обращалось на  всевозможные формы недовольства, проявлявшиеся среди разных слоев населения и противоречия между различными национальностями.[66]

Резко сократились в этот период и сроки  исполнения собственных решений. Уже 25 августа 1927 г. на заседании Малого Президиума Центрального Исполнительного Комитета (ЦИК)  был заслушан доклад НацменЦИКа о работе комиссий по делам нацменьшинств. Наиболее важным из принятых решений следует признать реорганизацию Бюро по делам нацменьшинств в Центральную Комиссию по делам нацменьшинств, а нацменбюро создать в районах, где проживает более двух национальностей.  Срочно было разработано и положение об этой структуре, предоставлявшее ей широкие полномочия в области работы с нацменьшинствами. Создаваемая в целях «широкого содействия экономическому  и культурному развитию нацменьшинств», Комиссия фактически получила права самостоятельного наркомата. Она, в частности, имела право законодательной инициативы; могла участвовать в заседаниях наркоматов и СНК; могла требовать изменения или отмены принятых другими ведомствами решений по национальному вопросу; принимать и рассматривать жалобы на нарушение прав нацменьшинств; делать представления в другие ведомства по вопросу; издавать и распространять все важнейшие декреты Советской власти в районах компактного проживания нацменьшинств и т.д. Пожалуй, одним из немногих положений, отличавших Комиссию от настоящего наркомата, был пункт, согласно которому ее представители имели только право совещательного (а не решающего) голоса в СНК и ведомствах при решении вопросов, входящих в ее компетенцию. Для практического руководства работой среди нацменьшинств Комиссия должна была не реже раза в год проводить республиканское совещание. Чтобы отслеживать нужды представителей каждой из национальностей, созывались специальные республиканские совещания с их участием и  заслушиванием  докладов соответствующих отделов наркоматов. Члены Комиссии назначались Президиумом ЦИК как из членов Комиссии, так и не из его среды. Председатель Комиссии назначался ЦИКом только из числа членов райисполкомов (РИКов); Райисполкомы выполняли для райкомиссий функции ЦИКа в своей работе, однако, как областная, так и районные комиссии, обязаны были учитывать решения, принимаемые местными райисполкомами.[67]

Помимо этого на областную и районные комиссии был возложен еще целый ряд функций. Они должны были проводить работу среди нацменьшинств по вовлечению их в избирательные кампании; работу местных советов и их исполкомов и общественных организаций; продолжать формирование национальных сельсоветов; разрабатывать и популяризировать сеть судебных установлений на национальных языках; проверять работу сельских и поселковых советов в области обеспечения прав нацменьшинств; разрабатывать вместе с ЦСУ материалы по социально – экономическим и бытовым вопросам и т.д.[68] Таким образом, на Центральную и районные комиссии по делам нацменьшинств была возложена задача всесторонней координации и работы среди нацменьшинств; отслеживания и впоследствии управления всеми процессами, происходящими в среде нацменьшинств.

Действия режима после формирования Центральных комиссий на основе изученных документов можно распределить по трем направлениям: 1) в области образования и культуры; 2)в области сельского хозяйства; 3) в области антирелигиозной работы.

Деятельность пропагандистов в первом из этих направлений оказалась наиболее неудачной. Как следует из докладной записки «О молдованизации и обеспечении прав нацменьшинств (25 декабря 1927 г.) члена бюро обкома В. Холостенко, ситуация из месяца в месяц не изменялась к лучшему – по-прежнему в МАССР оставались 7 немецких и 1 польский сельсовет, по 1 комсомольской ячейке среди немцев и поляков. Почти не изменилось количество книг в немецкой библиотеке – 2213,  из них 1325  - на немецком языке и 15 книг  - в польской библиотеке – все на польском; оставалось 15  из планируемых 16 немецких школ и 4 из 4 польских школ.[69] 

Застойное состояние работы в области культуры и образования было замечено в обкоме партии, где принялись разрабатывать меры по ее активизации, благо к этому времени поступили новые инструкции из Москвы. Во-первых, 27 июня 1928 г. Антирелигиозная Комиссия запретила религиозным организациям использовать детей в церковных хорах. 21 июля 1928 г. Комиссия своим новым указанием подчеркивала, что при закрытии церквей и монастырей инициатива должна принадлежать не местным антирелигиозным структурам, озлоблявшим верующих, а беспартийным, чтобы показать верующим, что народные массы также требуют ликвидации храмов. Наконец, 25 сентября 1928 г. Комиссия уже просила Наркомюст издать положение, которое бы запретило служителям культов проводить религиозные обряды над детьми[70]. Во-вторых, параллельно с этим,  в апреле 1928 г. Польбюро обкома получило указание Польского бюро ЦК ВКП(б), подписанное его секретарем, вдовой первого председателя ВЧК Софьей Дзержинской, потребовавшее представить отчеты о работе польских школ и кружков политграмоты.26  сентября 1928 г. Польбюро при ЦК КП(б) направило на места указание о начале кампании, названной «Месяц польской книги» (1 ноября – 1 декабря 1928 г.) Она предусматривала существенное расширение сети польских библиотек на селе, популяризацию литературы, в  т.ч. газет, в местах массового проживания поляков. Речь шла, разумеется, о литературе  прокоммунистического толка. В селах популяризацией этой литературы должны были заниматься специально созданные комиссии из числа представителей комсомола, партячейки, местного учительства, некоторых общественных организаций во главе с председателем культкомиссии при сельсовете. Документ предписывал следить за тем, представителями каких  социальных слоев являются читатели и какие книги они читают. Это позволило бы выявить интересы этих групп, а затем исходя из полученных сведений, формировать политику режима по отношению к ним, подавляя проявляющиеся «нежелательные» интересы. Заодно это позволило бы отслеживать настроения населения  и вносить своей пропагандой дальнейший раскол среди них. В эту работу следовало вовлечь, прежде всего, учительство, как наиболее образованную часть здешних жителей.  Они же вместе с частью партийного и комсомольского актива должны были организовать чтения заранее подготовленной литературы для неграмотного польского населения, чтобы разъяснять ему внутреннюю и внешнюю политику партии. Однако из-за нехватки средств на эти цели у властей, оплачивать закупку книг для библиотек должны были частью общественные организации, а частично – само местное население, среди которого предполагалось проводить специальные сборы.[71]

Однако «отслеживание» настроений среди польского населения понималось работниками районных нацменбюро более чем своеобразно, чтобы не сказать хуже. Обратив внимание на то, что из-за политики русификации, проводившейся царской, а затем советской властью, поляки приучали своих детей говорить преимущественно по-русски, они сделали вывод, что надобность в существовании национальных польских школ уже отпала (а вслед за этим отпадет необходимость сохранения и не вписывающихся в «новый курс» национальных сельсоветов).

Под этим предлогом в селе Слобода – Рашково местные власти предприняли попытку закрыть созданную в 1925 г. польскую школу. Это вызвало возмущение местных жителей, не собиравшихся  отказываться от веры и языка своих предков. В селе побывал корреспондент польской газеты «Серп», который на основе рассказов жителей поместил в газете небольшую заметку о происходящем. Редакция «Серпа» тут же переслала ее в Харьков, тогдашнюю столицу Украины, намереваясь обратить ею внимание украинских властей на серьезные перекосы в области культурной политики. В результате зам. зав. агитпропом ЦК КП(б)У Лазоверт (имя в документе не указано – Р.Ш.) 3 октября 1928 г. направил в Балту указание действовать в этом вопросе сугубо осторожно, чтобы не вызвать массовых протестов. Лазоверт потребовал также сообщить о ситуации, сложившейся в этом селе. Этот документ также стал свидетельством того, как власти относились к католикам. Поскольку многие из протестовавших подчеркивали, что они считают себя поляками главным образом потому, что они католики, и так как было известно, что среди католиков есть немало украинцев, официальный Харьков, хоть и вынужден был учитывать их настроения, упорно не соглашался признать существование католиков не только среди поляков. Поэтому Лазоверт в своем указании презрительно именовал украинцев-католиков «так называемыми».[72] 

Полученная из Польши информация стала предметом обсуждения и на заседании Бюро Нацмена 1 октября 1928 г. Этот документ констатировал состояние полного развала работы среди польского населения, несмотря на все принимавшиеся «наверху» и на уровне автономии решения, больше похожие на декларации о намерениях. В нем, в частности, отмечалось, что «никакой работы по советской и культурной линии среди них  не ведется на родном языке», а РПК этой работе «до сих пор внимания не уделяют», поэтому предлагалось «начать систематическую массовую работу», организуя вечера с политическими докладами на польском языке, распространять среди поляков прессу и литературу на польском языке, разъяснять родителям, что без их согласия школы на польском языке не закроют и т.д. В то же время члены Бюро Нацмена дали понять, что сохранение школ – это дело сугубо временное: в документе указывалось, что райагитпропы должны разъяснять родителям, что школы должны строиться на принципе родного языка, которым для детей, по их мнению, уже является украинский язык.[73]

Последнее на этом этапе важное решение Нацменбюро обкома было принято на заседании 12 апреля 1929 г. Оно касалось формирования очагов культуры (клубов и красных уголков) в селах. В нем, кроме того, содержались дежурные фразы о необходимости ликвидации неграмотности на родном, а не на русском языке; вести учет политпросветработы среди нацменьшинств, распространении книг и газет на национальных  языках и т.д. [74] Они перемещались из одного документа в другой, не неся вслед за собой почти никаких последствий. В дальнейшем, видя свои неудачи на ниве «культурного фронта», власти автономии надолго перенацелили свое внимание на другие, не менее важные задачи, поставленные перед ними Москвой.

Одной из них была подготовка к предстоящей коллективизации: эта работа началась с формирования машинно-тракторных товариществ для «общественной запашки земли».  11 из 13 таких товариществ были организованы среди немцев. Другой формой коллективного ведения хозяйства были сельхозкооперативы. В них вовлекалось бедное и середняцкое население, которое затем, после соответствующей пропаганды, принимало активное участие в хлебозаготовках, в т.ч. и за счет зажиточных крестьян («кулачества»).[75]  За счет последних, прежде всего, достигалось превышение плана хлебозаготовок. В сообщениях, поступавших с мест, утверждалось, что «случаев искривления партийных директив по этому вопросу не наблюдалось». Такое же лицемерие проявлялось и в вопросе проведения крестьянского займа («распространен в духе партийных директив без нажима»), поскольку в том же документе  с явной тревогой констатировалось, что «кулачество везде оживляет свою деятельность».  В то же время с явным удовлетворением отмечалось, что «в результате нашей политики… кулак хозяйственно значительно придавлен».[76]  Такой разнобой во мнениях был обусловлен растерянностью партчиновников, не знавших, как подать реальную ситуацию, сложившуюся на селе в результате насильственных хлебозаготовок. Ведь даже беднячество, наиболее вероятная опора режима, и та оказалась расколотой и частично также поддерживала «кулачество».[77]  Впрочем, партийное руководство автономии быстро ориентировалось  в ситуации и вскоре уже бодро рапортовало о поддержки нацменьшинствами «линии партии и соввласти» на дальнейшее проведение коллективизации.

Пока «линия партии» проводилась в основном путем различных форм пропаганды и экспроприации зерна и отдельно взятых «кулаков», властям МАССР еще удавалось создать видимость «успехов» в борьбе с зажиточным крестьянством. Но в с переходом к «ликвидации» кулачества как класса, начавшейся на рубеже 1928-29-е годы; обложение огромными налогами бедняков вызвали растерянность даже у бедняков, которые нередко открыто вставали на сторону раскулачиваемых (с. Мэлэешть); распродавали или резали скот перед вынужденным вступлением в колхоз; укрывали и поджигали хлеб и т. д.[78]

Другой важной задачей, стоявшей перед балтским руководством, была атеистическая работа, имевшая своей целью полную ликвидацию всех религиозных течений, существовавших в МАССР. На этом этапе методы такой работы стали быстро ужесточаться в сравнении с предшествующими годами. Началось со сравнительно невинных мер. На заседании нацменбюро обкома 7 января 1928 г., констатировав активность религиозных общин и выражающуюся, помимо пропаганды своих взглядов, также в приглашении священнослужителей со стороны (в особенности у немцев и евреев), что вызывало интерес даже у обычно пассивной части верующих, решено было формировать ячейки безбожников при культпросвете. Состоять они должны были преимущественно из учителей. Новым в антирелигиозной работе являлся и переход от простой регистрации переезжающих с места на место священнослужителей, к проверке тезисов их будущих выступлений перед верующими. Однако это все равно не успокоило «надзирателей от культуры», так как они понимали, что талантливый проповедник может выступать и без всяких тезисов. Поэтому они включили в свое решение требование обязательного присутствия представителя административного отдела обкома на богослужениях и религиозных собраниях. Заодно следовало проявлять больше строгости при регистрации отдельных проповедников или же целых общин.[79]

 Что дали эти меры на практике, 7 декабря 1928 г. докладывал председатель Комиссии по обследованию сел, занимавшейся проверкой проведения антирелигиозной работы, К. Бензарь. На примере села Степановка Бензарь указывал, что работа среди католиков не проводится, население здесь было слишком бедное, чтобы на свои средства выстроить костел, поэтому оно, в т.ч. и молодежь, посещает костел в селе Штрассбург. По свидетельству Бензаря никакой поддержки местная интеллигенция (врач и учителя) агитаторам не оказывает и те, не зная польского языка, вынуждены были проводить пропаганду только на русском, что лишь еще больше отталкивало местных жителей.[80]

Настроения Бензаря и его коллег оказали сильное влияние на Нацменбюро Обкома. На его заседании, состоявшемся 30 января 1929 г., было отмечено, что, несмотря на, «имеющийся сдвиг» в антирелигиозной работе, она проводится бессистемно, руководители кружков не обладают должной подготовкой; антирелигиозной работы среди нацменьшинств, а агитаторам райкомов партии заслушать доклады райсоветов безбожников и в дальнейшем регулярно проверять их работу. Общий отчет облсовета Союза Безбожников предполагалось заслушать уже в марте-апреле.[81]

Неудача с антирелигиозной пропагандой «в целом» повлекла за собой изменение тактики властей. Теперь объектом организованных кампаний становились акции, организуемые верующими по случаю  церковных праздников. В первую очередь имелся в виду один из важнейших христианских праздников – Пасха. В начале 1929 г. был разработан детальный план антипасхальных акций, к которому были подключены партийные, комсомольские, антирелигиозные и даже пионерские структуры. Он предусматривал самые разнообразные меры - от простого переноса Пасхи до суда над верующими.[82] Согласно директиве Центрального Совета Союза Безбожников, предполагалось в соответствии с секретным указанием наркомата труда дать 6-дневный, с 1 по 6 мая, отдых для рабочих и служащих. Со своей стороны, директива ВЦСПС трактовала поход властей к праздникам несколько иначе: следовало сделать 4 и 6 мая  рабочими, заменив эти дни другими свободными. Союз Безбожников (СБ, с 1929 г. Союз Воинствующих Безбожников- СВБ) понял эти указания по-своему: он взялся подготовить перенос праздников там, где этого хотели сами рабочие, а если будет принято решение работать в дни праздников, то обеспечить 100 % явки. Идею переноса праздников на 4 марта 1929 г. СБ решил «творчески развить»: он предложил впредь переносить религиозные праздники и изменять церковный календарь таким образом, чтобы праздники ни в коем случае не совпадали с рабочими днями.[83]

Принял посильное участие в антирелигиозной работе и Молдавский Обком партии. В своей директиве райотделам агитпропа он потребовал провести ряд бесед, лекций и докладов антирелигиозного характера. Не скрывавшейся целью этой работы был показ слушателям вреда от деятельности религиозных общин нацменьшинств. Кроме «громких читок антирелигиозного материала», особо отметим в этом документе указание подготовить и провести общественные суды над верующими рабочими, кустарями и селянами, т.е. по сути, над всеми верующими. Делалось это для закрепления в сознании жителей МАССР представления о вере в Бога как о некоем преступном и позорном для советского человека деянии, которое следовало скрывать и  которого безусловно нужно стыдиться. Таким образом, по мысли разработчиков сего плана представители нацменьшинств потянутся в ячейки Союза Безбожников.[84]

«Творческую самодеятельность» проявили не только партийные, но и другие организации, в функции которых входила работа с населением. Обком комсомола обязался провести серию докладов перед населением, в т. ч. по радио и  даже организовать вечером 25 апреля факельное шествие по Балте (!). Самостоятельный план работы был подготовлен для пионеров: кроме организации антирелигиозных кружков и проведения бесед о происхождении религиозных праздников и ритуалов, следовало провести антипасхальные вечера, и организовать пьесы антирелигиозного содержания; щиты с антирелигиозной литературой; обеспечить 100%-ное посещение школы во время праздников и т. д. «Антипасхальный» план тираспольских профсоюзов также предусматривал антипасхальные беседы и шествие по городу. Но всех «перещеголял» Бирзульский райпартком, который в своем решении додумался указать «провести  в г. Бирзуле суд над пасхой». [85]

Далеко не всегда, однако, дело ограничивалось такими «судами», носившими откровенный издевательско - хамский характер. Иногда они приобретали форму судов настоящих. Такие суды, вызванные усилившимся сопротивлением верующих, прошли в это время над несколькими католическими ксёндзами (Кёльш – в Северо-Кавказском крае; Макелько – в Мариупольском округе; Фурх – в Одесском округе).[86]

Шантаж, угрозы арестом, проводившиеся судебные процессы были причиной того, что некоторая часть священнослужителей, опасаясь дальнейших преследований, была вынуждена объявлять себя сторонниками Советской власти, «выражая ей благодарность за религиозную свободу» (!), одновременно признавая антисоветскую деятельность части католического духовенства. Среди них был, в частности, апостольский администратор Каменецкой епархии Ян Свидерский[87].  

К концу мая стали подводиться итоги антипасхальной кампании по МАССР. Судя по сообщениям с мест (Слободзейский район) они были практически сведены к попытке отвлечь население от празднования пасхи. Для этого ставились пьесы, проводились беседы, доклады на антирелигиозную тему, карнавалы, субботники; факельные шествия, а после этих акций организовывались танцы, что позволило «удерживать публику» (так в тексте – Р. Ш.) до 2-3 часов ночи. В некоторых районах кроме этого, проводилась разъяснительная работа с тем, чтобы на время пасхи не приостанавливать запоздавшей посевной кампании. Тем не менее, в селах с католическим населением (Гулянка, Степановка) жители не поддались на агитацию, и вышли сеять только на третий день праздника. И наконец, достойным венцом агрессивной антирелигиозной работы властей стали попытки закрыть церкви, предпринимавшиеся в соответствии с «Инструкцией о порядке ликвидации церквей, молитвенных домов и распределения имущества таковых».[88] Однако из-за ожесточенного сопротивления верующих местным властям на этом этапе удалось закрыть и переоборудовать под клуб лишь одну из них (местонахождение храма в документе не указано).[89]

Верующие пытались сопротивляться и активному навязыванию им атеистических взглядов. В одних случаях, это сопротивление приобретало формы агитации на темы: почему власти вмешиваются в религиозные дела, если церковь отделена от государства; почему закрывают религиозные учебные заведения и т.д. В других – часть священников выступила с проповедями против антипасхальных вечеров, были даже попытки их срыва в знак протеста против ведущейся пропаганды.[90]

Многочисленные факты такого сопротивления, необходимость хоть какого-то анализа сложившейся ситуации, которая на «религиозном фронте» продолжала оставаться сложной; наконец, несомненно полученное «сверху» указание стали основанием для созыва 26 мая 1929 г. II Всемолдавского Съезда Союза Безбожников (СБ) МАССР. В повестке дня съезда  стояли четыре основных вопроса: общий доклад историка Наума Нарцова «О религиозном движении, антирелигиозной пропаганде и ее перспективах»; и три «профильных доклада» - «Об антирелигиозной пропаганде среди молодежи» (Писаренко); «Об антирелигиозной пропаганде среди членов профсоюзов» (Акимов) (тексты докладов, а также имена Писаренко и Акимова в документе не приводятся – Р.Ш.); содоклад об антирелигиозной работе среди членов профсоюзов (Оксинойд) и прения по ним.

В своем докладе Нарцов подробно описал резко обострившуюся в результате антирелигиозных акций режима обстановку в автономии. Несмотря на то, что стало быстро расти число членов СБ, одновременно начали активизироваться и верующие, провоцируемые агрессивной пропагандой. Несмотря на явное желание докладчика всячески преуменьшить реальный накал страстей, Нарцов вынужден был признать, что пропаганда «сектантов» разлагающе действует на мероприятия СБ, лишенного подготовленных кадров; «кулаки и церковники» имеют большое влияние на главную надежду парторганов – беднейшее крестьянство. Доходило даже до того, что во время местных выборов священники организовывали свои избиркомы, в противовес официальным и вели агитацию за своих кандидатов, тогда как сельские власти ничего не могли им противопоставить. Подробно описав деятельность различных религиозных течений и конфессий, Нарцов попытался несколько скрасить тягостное впечатление, отметив снижение религиозности среди молдаван в результате принятых мер и значительное влияние СБ (более 10 000 членов) на население. Особо подчеркнул Нарцов тот факт, что представители множества организаций требуют массового закрытия церквей и замены церковных праздников революционными.[91]

            Самым уязвимым местом агитаторов – атеистов было отсутствие среди них подготовленных кадров. Подавляющее их большинство имели самое примитивное представление о Библии и, используя многочисленные пропагандистские штампы, не могли добиться сколько–нибудь заметных результатов. Тогда как священнослужители, напротив, нередко изучали труды классиков марксизма и зачастую ухитрялись ставить в тупик агитаторов их же доводами. Другим свидетельством слабости позиции СБ было отсутствие у него реальной власти: несмотря на многочисленные требования членов Союза (и угрозы верующим) немедленно закрыть местные церкви, разрешения на это выдавались с очень большим скрипом. А тем временем агитация верующих продолжалась даже в самом центре Балты; на местах, священники, чтобы привлечь на свою сторону народ, раздавали хлеб и «организовывали различные развлечения», что агитаторам-атеистам, не имевшим как правило опыта такой работы, обычно нечего было ответить, тем более, что и работу свою они вели кампанейскими методами. Для выхода из сложившегося положения некоторые выступавшие предлагали усилить атеистическую работу среди детей, чтобы лишить религиозный актив молодого пополнения, а наиболее «практично» настроенные (Чепиль из Балтского района – имя и должность в документе не указаны- Р.Ш.) выдвигали «ценную идею» во имя задач индустриализации пустить на переплавку церковные колокола.[92] Однако времена изменились и теперь решения съезда безбожников уже не играли сколько-нибудь существенной роли при формировании политики партии, кроме сугубо информативной. Эта информация затем перерабатывалась в обкоме партии и в зависимости от того, какое отношение к поставленным в ней вопросам существовало в его руководстве (исходившем в свою очередь из директив ВКП(б) и ЦК КП(б) Украины) разрабатывались так называемые информационные сводки. Эти сводки затем представлялись в Киев и способствовали разработке украинским руководством различных аспектов антирелигиозной политики. Одна из таких сводок, подписанная заместителем заведующего отделом агитации и пропаганды обкома партии Нарцовым и заведующим информационным подотделом Холостенко  может служить нам свидетельством того, в каком положении находились религиозные течения в МАССР к середине 1929 г.К этому времени в МАССР существовало 6 католических приходов, местонахождение которых, однако, в документе не указаны.[93]

Как следует из  упомянутой сводки, в ответ на развернувшиеся массовые закрытия церквей активизировались и верующие, что объяснялось начавшимся «раскулачиванием» зажиточных крестьян и «недородом» - т.е. засухой 1927 – 28 гг. Констатировалось, что верующие, стремясь привлечь как можно больше сторонников, обставляют свои мероприятия как можно торжественнее, активно используя при этом женщин и усиливая свою работу среди молодежи с целью агитации против комсомола и во время предвыборных кампаний с целью выдвижения своих кандидатов. Несмотря на заявления о все большем отходе «трудящихся от религии» ссылки на постановления сельских сходов об «изъятии  церквей для культурных нужд»[94], местным структурам совета безбожников все еще трудно было что-либо противопоставить агитации верующих. Сознавая это, авторы документа отмечали предпринятые обкомом и СБ меры для проведения антирелигиозной работы в массах). Были проведены конференции безбожников по районам, создан агитколлектив при обкоме.

Активизировалась и подготовка пропагандистов-антирелигиозников. Во все курсы, организуемые для них, с 1 января 1928 г. был включен цикл антирелигиозных лекций. С конца 1928 г. были организованы спецкурсы для подготовки сельских пропагандистов (46 человек). Пропагандистов стали лучше  снабжать антирелигиозной литературой: в прессе  автономии стали появляться передовицы на атеистические темы; наконец, улучшилось и финансирование издания этой литературы из бюджета МАССР (с нач. 1929 г. более 2000 руб. – взносы членов СБ)[95].

Однако, местные власти, рассчитывающие на постепенную активизацию атеистической пропаганды, не были готовы к новому повороту в политике союзного руководства. С началом «великого перелома» (1929г), целью которого был ускоренный переход СССР на «истинно социалистические рельсы», изменились и задачи стоявшие перед советским режимом. Теперь одной только  пропаганды, пусть даже агрессивной или закрытий церквей было уже мало. Нужно было добиться окончательного разгрома всех реальных или вероятных оппонентов нового курса. Одно из первых мест в этом списке врагов режима занимала церковь – этот бастион нравственности, вековых устоев и традиций народа. И поэтому власти предприняли ряд административных мер, направленных на полное уничтожение её влияния среди населения и ликвидацию её самой.

Началось с «подготовительной» части. Уже 24 января 1924 года было принято Постановление СНК СССР «О мерах по усилению антирелигиозной работы», которое стало одним из законодательных актов, лежавших в основе развернувшихся в самом ближайшем будущем репрессий[96]. Вторым шагом стало Постановление СНК СССР от 8 апреля 1929 г. «О религиозных объединениях», действовавшее с некоторыми изменениями до 1990 г. и ставшее главным, определяющим в последующей религиозной политике.  Согласно ему, группами верующих назывались религиозные объединения числом менее 20 человек; если же их число превышало 20, то они получали статус общества. На их деятельность был уже официально наложен ряд ограничений: без согласия властей  нельзя было издавать религиозную литературу, созывать религиозные съезды и совещания, заниматься благотворительностью, проводить  собрания верующих; а чтобы исключить влияние церкви на молодежь, запрещалось организовывать религиозные группы, кружки, секции; преподавать любые религиозные дисциплины во всех  без исключения учебных и воспитательных заведениях[97].

И хотя находились государственные деятели сознававшие огромный вред начавшихся религиозных преследований (председатель Постоянной комиссии по вопросам культуры П. Смидович; председатель Президиума ВЦИК М. Калинин), с их мнением никто считаться не собирался. «Подготовка» продолжалась. Уже в мае 1929 г. XIV Всесоюзный Съезд Советов изменил ст. 4. Конституции РСФСР гарантировавшую гражданам «свободу религиозной и антирелигиозной пропаганды». Теперь она предоставляла только «свободу религиозных исповеданий и антирелигиозной пропаганды». Пропаганда религиозных взглядов, таким образом, была поставлена вне закона и рассматривалась как административное правонарушение. (Такие же изменения позже были включены в конституции всех союзных и автономных республик, в том числе МАССР). II съезд СВБ в июне 1929 г. потребовал, в свою очередь, добиться «окончательного перелома» в борьбе с церковью, этим «последним оплотом реакции».[98] Сознавая, что массовое закрытие церквей может привести (и в некоторых случаях приводила) к акциям протеста верующих, которых всё ещё «было слишком много» и возможным ещё более серьёзным последствиям, режим предпринял последний перед репрессиями маневр, носивший отвлекающий характер.

      13 июня 1929 года секретарь ЦК ВКП(б) Вячеслав Молотов направил в ЦК Компартий республик, Облбюро ЦК, Крайкомы, Обкомы, Губкомы и Окружкомы ВКП(б) циркуляр №13100/С, в котором резко осудил «искажения партийной линии в деле закрытия церквей»[99]. Он указал, что закрытие храмов чаще всего проводится без какой-то предварительной массовой работы, без согласия местных исполкомов Советов, исключительно келейным, в узком кругу принятым решением, что вело даже к вооруженным столкновениям с верующими. В результате «…усиливаются позиции кулаков, нэпманов и попов». Молотов потребовал не допустить впредь закрытий и ликвидаций церквей, «если это вызывает массовое недовольство, издевательства над верующими, аресты религиозного характера» и.т.д[100]. Таким образом была создана довольно гибкая схема борьбы с влиянием религии в массах. Противоречивость этих установок можно было успешно использовать при любых обстоятельствах и в зависимости от создавшейся в данной местности обстановки - либо немедленно закрывать и переоборудовать церкви, расхищая  имущество, либо изображать из себя «либералов», которые чуть ли не защищают у себя верующих от царящего вокруг произвола.

  Это было тем более важно, поскольку сразу же за вышеперечисленными решениями в стране быстро установилась атмосфера массового доносительства и террора, носившего антирелигиозную окраску. Начались аресты священнослужителей, часть которых вскоре была расстреляна. (Среди арестованных оказался преемник тираспольского католического епископа И. Кесслера, отказавшегося 27 ноября 1929г. от управления епархией, апостольский администратор А. Баумтрог[101], осужденный затем на 10 лет лагерей, остальные осужденные по его делу также получили различные тюремные сроки)[102]. Дети и молодежь вовлекались в кружки Союза Воинствующих Безбожников (СВБ), где их приучали доносить на верующих; в различные религиозные мероприятия с оскорблениями Бога, священников; оплевыванием крестов; сожжениями икон. Изымались и ликвидировались книги религиозного содержания, а в 1930г. верующие были обязаны сдать всю имеющуюся религиозную литературу. Проводились и другие «культурологические» акции – артистам запрещалось петь в церковных хорах, на могилах запрещалось ставить кресты.[103] Начались массовые закрытия еще действовавших храмов, причем протесты и жалобы верующих в расчет не принимались, а здания перепрофилировались в школы, Дома Культуры., театры, склады.[104] Поводы для закрытия находились самые разные – за неуплату долгов или налогов; по решению сельсовета; по «просьбам трудящихся масс» и т.д.

Ликвидировалось также и любое упоминание о религии, как устное, так и вещественное. Согласно Постановлению Президиума ЦИКа СССР «О регулировании колокольного звона в церквях» (декабрь 1929г.) дабы «не противоречить принципу отделения церкви от государства» и не мешать работе и отдыху трудящихся и колокольный звон ограничивался и запрещался; в целях ускорения  процесса индустриализации началось обретшее широкие масштабы снятие и переплавка колоколов  для чеканки разменной монеты. Там где колокола остались, использование их целиком регулировалось  горсоветами.[105] Одновременно резко активизировалась кампания по борьбе с важнейшими праздниками, отмечаемыми верующими, прежде всего Пасхой и Рождеством.

С конца 1929-1930 гг. началась новая волна арестов священнослужителей. Она была связана с развернувшейся кампанией по хлебозаготовкам  и раскулачиванию и активным сопротивлением крестьянства этим насильственным акциям. Виновниками сопротивления власти считали «еще недобитых врагов»,  в их числе, разумеется, и церковь. Поэтому, как отмечал в своем информационном письме Председатель Президиума  ВЦИК Михаил Калинин, все мероприятия местных органов власти были направлены на то, чтобы заодно с «кулаками», «раскулачить» и служителей культа.  Постановление ЦИКа  от 11 февраля 1930г. «О борьбе с контрреволюционными элементами» в руководящих органах религиозных объединений» на одну доску с верующими, дьяконами, членами церковных советов ставились «кулаки», зажиточные крестьяне, бывшие торговцы и другие «подозрительные», с точки зрения властей, категории населения. Всех их этим решением поставили вне закона и при любом шаге с их стороны могли подвергнуть репрессиям.[106]

  Репрессии против священнослужителей вызвали протест Ватикана. В феврале 1930г. Папа Пий XI в своем письме к кардиналу Базилио Помпили призвал весь цивилизованный мир встать на защиту религии в СССР, дав свое апостольское благословение всем тем, кто присоединится к объявленному им молитвенному крестовому походу против советского режима.. Выступление Папы было поддержано представителями других религиозных конфессий (глава русской православной церкви в эмиграции митрополит Антоний), англиканства (архиепископ Кентерберийский) и многих других., а кроме того,  Палатой представителей США; Польским Сеймом; английским экс- премьером Дэвидом Ллойд Джорджем и т.д. Советские власти реагировали на все это с какой-то болезненной агрессивностью. В прессе страны началась шумная кампания призванная доказать, что протесты  Запада против разгрома церкви в СССР являются “обработкой общественного мнения с целью подготовки вооруженной интервенции”.  Кроме того, по указанию Народного Комиссариата Иностранных Дел (НКИДа) советские послы в Риме, Варшаве, Вашингтоне, Лондоне и других столицах выразили протесты по поводу «вмешательства во внутренние дела СССР», категорически отрицая  преследования на религиозной почве в стране. Десятки митингов под лозунгом «Наш ответ Папе Римскому» прокатились по СССР.[107] Лейтмотивом их были обвинения в адрес Ватикана и лично Пия XI в том, что он “поджигатель войны”, “пособник мирового империализма” и т.д. В свою очередь председатель СНК СССР Алексей Рыков в феврале 1930 г. официально опроверг наличие развязанного властями террора против верующих. Эту точку зрения 21 февраля 1930 г. вновь изложил сотруднику немецкого посольства Герберту фон Дирксену нарком иностранных дел СССР Максим Литвинов[108].

     Ему никто на Западе не поверил. Уже в апреле 1930 г. по Европе распространилась «Памятная записка о религиозных преследованиях в России»[109] в которой, в частности отмечалось, что в отличии от подавления православия разгром католичества носит не внутри- а внешнеполитический смысл, поскольку оно в условиях СССР тесно связано с Польшей, являющейся составной частью международного антисоветского фронта.

     Эта точка зрения разделялась и германским посольством в Москве, которое в ноябре 1931г. составило подробный отчет о состоянии религиозных объединений в СССР. Помимо многочисленных арестов католического духовенства, авторы отчета указывали на ряд ограничительных мер, принятых властями против той его части, которая еще оставалась на свободе, прежде всего в вопросе свободы передвижения. В том же году МИД Германии составил список католических священнослужителей, находившихся в лагере на Соловецких островах: только в этом лагере их было 42 или 43 человека. Кроме того, еще часть арестованных священников была к тому времени уже расстреляна.[110] Таким образом, в 1929-31 гг. режим нанес тяжелый удар по позициям  католической церкви в СССР. Воспринимая её как естественного союзника Польши, враждебно относящейся к СССР, советский режим провёл в этот период ряд репрессивных мер, направленных на ликвидацию ее влияния у населения, и изоляцию её священнослужителей. Но это было только началом десятилетия репрессий в истории российского католичества.

    Характерной особенностью этого этапа (1929 – 1931гг.) было почти полное отсутствие каких-либо директив из Киева или Москвы о ходе борьбы с существующими религиозными течениями. Поскольку более чем сомнительным нам представляется обстоятельство, что их вообще не существовало (ведь указания и предписания потоком поступали по куда менее значительным причинам), то вероятнее всего, эти документы были в числе погибших в годы войны. Поэтому мы не можем на основании изученных материалов, судить о том, в какой мере репрессии коснулись католического актива  в МАССР.

   С большей долей достоверности мы можем судить о той пропагандистской работе, которую вели в регионе агитаторы СВБ и обкома партии. Надо сказать, что в этом деле они преуспели куда меньше, чем их коллеги из других областей -  в арестах и расстрелах. Как следует из утвержденной в июле 1929 г. ЦК ВКП(б) Резолюции по докладу о религиозном движении и задачах антирелигиозной пропаганды»[111] в немецком селе на VII Всесоюзном совещании секретарей немецких секций и немецких партийных работников, «активность религиозных организаций еще возрастает» и они где-то даже «переходят к открытой борьбе» с «советизацией села». Но теперь власти считали эти успехи достигнутыми скорее по инерции, чем в силу возросшего авторитета. По мнению анонимных авторов «Резолюции», происходит разрушение религиозной идеологии  среди верующих; укрепляется сеть политпросвет- и культурных мероприятий; усиливается интерес к атеистической литературе и т.д. На действия верующих, пытавшихся разнообразить формы своего воздействия (создание религиозных кружков,  использование разъездных проповедников; создание курсов переподготовки церковного актива; активизация издательской деятельности) режим ответил созданием новых ячеек СВБ; выпуском антирелигиозных учебников и журналов; организацией атеистических кружков и семинаров.[112]

Однако в самой партийной среде существовали сомнения относительно избранного курса. Эта часть членов партии не видела в деятельности верующих ничего зловредного, не участвовала в погромных мероприятиях коллег и даже осуждала их, считая религиозную деятельность сугубо личным делом каждого. Их заклеймили как примиренцев и «сторонников социал - демократизма». С другой стороны были осуждены и сторонники «голого запретительства» без предварительной подготовки. Этот документ примечателен и тем, что в нем впервые поставлен вопрос, что делать с неимоверно разросшимися ячейками СВБ. Не имея надлежащих знаний и навыков работы, они превращались в звенья громоздкого бюрократического механизма, занимавшиеся зачастую лишь бумажной работой или бессмысленными диспутами со священнослужителями. Поэтому такие диспуты были запрещены. Так как среди верующих возросло количество молодежи, участники Совещания предложили НКВД отменить его инструкцию о разрешении подготовки к конфирмации у детей лютеран и католиков; запретить использовать школьные помещения в религиозных целях и сбор средств на эти нужды; провести разъяснительную работу среди  работников СМИ, чтобы убедить их отказаться от печатания религиозной литературы.[113]

    Лишив верующих «религиозной литературы», закрывая храмы, постоянно издеваясь над их религиозными чувствами, власти старались любым способом лишить верующих возможности общения с единоверцами как внутри страны так и, в особенности, из-за границы. Во второй половине 1929 г. по МАССР среди поляков стало распространяться известие о скором созыве Варшавского съезда зарубежных поляков[114]. Получив своевременно информацию о том, что среди католиков по округам уже проводится подбор делегатов на Всеукраинский съезд для выборов делегатов на съезд  в Варшаве; редактор издававшейся в Москве польской газеты «Трибуна радзецка» Т. Домбаль просил секретарей райкомов представить списки всех избранных делегатов, активистов и участников окружных общественных комитетов с подробными адресами каждого. Затем полученные списки тщательно «просеяли», оставив только «социально близких» властям лиц. Польская «дефензива», следившая с помощью своей агентуры за происходящим, не впустила в страну этих делегатов, справедливо опасаясь, что они могут быть агентами ОГПУ. Это вызвало бурю возмущения в Молдавском обкоме, агитпроп которого немедленно окрестил организаторов съезда «социал - фашистами»[115].

 Подозрительное отношение к полякам как к носителям «пилсудщины» очень скоро получило и новые формы. Уже в 1930 г. власти  закрыли единственный в МАССР польский сельсовет в с. Слобода-Рашково, не считаясь с тем, что из 120 дворов в этом селе было 108 польских. Резко сократилось и число национальных польских школ – осталось лишь 1, в которой училось 49 детей ( школа – 4 -летка), в других школах училось  еще 393 ребенка. У немцев, которые тогда представлялись менее опасными, чем поляки, положение формально несколько улучшилось – 18 национальных школ, из них 1 семилетняя, в которых училось 1130 школьников, (в других школах училось 17 детей немцев). Враждебному отношению к полякам способствовало в глазах партийного чиновничества и то, что их никак не удавалось вовлечь в колхозы: если, например, среди болгар (на 1.01.30.г. в МАССР – 6313 чел.) было организовано 5 колхозов, то среди поляков (на 1.01.30.г. 5002 чел.) – всего 1, и тот смешанный польско-украинский.[116]

   Растерянность перед осложнявшейся обстановкой и страх за собственное будущее царил в это время в руководстве МАССР, отдававшем прямо противоположные указания. Начальник ГПУ Долин (инициалы в документе не указаны – Р.Ш.) на заседании бюро обкома 27 июня 1930г. заявил о необходимости резко усилить агитационную работу среди верующих, активно вовлекая в него антирелигиозную комиссию и СВБ. С другой стороны, I секретарь обкома Ильин разослал райпарткомам инструктивное письмо[117], в котором признавал, что из-за насильственного закрытия церквей и снятия колоколов сопротивление верующих выливалось чуть ли не в восстания. Ильин, предвидя возможное дальнейшее резкое обострение обстановки и пытаясь предотвратить его, осудил незаконное обложение огромными налогами священнослужителей, их избиения и аресты. Делая дежурное отступление о том, что «ни  в коем случае»  нельзя прекращать «борьбу с церковниками» и следует её усилить, Ильин категорически потребовал прекратить «искривления» и поставить этот вопрос обязательно на сессиях райисполкомов.[118]

   Поведение Ильина было обусловлено Постановлением  ЦК ВКП(б) от 14 марта 1930 г. «О борьбе с искривлениями партлинии в колхозном движении», которое наряду с осуждением  «перегибов» в коллективизации потребовало прекратить административное закрытие церквей без согласия «подавляющего большинства села», т.к. такая практика «льет воду на мельницу  контрреволюционеров».[119] Это указание на некоторое время притормозило репрессии священнослужителей и погромы церквей – впрочем, ненадолго.

  С конца 1931г. они были развязаны с новой силой. Как отмечало в своем секретном донесении в Ватикан и МИД  Германии немецкое посольство в Москве, в Тираспольской епархии с центром в Саратове, к которой были отнесены, кроме МАССР – Крым и Поволжье,  была закрыта Духовная семинария; общее число прихожан сократилось с 55000 более чем впятеро; 10 священнослужителей были в заключении на Соловках, 13 в ссылке; 2 по старости не работают; остальные лишены связи с церковным управлением  и предоставлены сами себе, каждый из них уже хотя бы однажды арестовывался.[120]

 Окрыленный «успехами» на фронте борьбы с верой; в 1932 г. СВБ  принял 5 – летний план работы, согласно которому уже к 1934 г. предполагалось провести массовые закрытия церквей, а к 1935 г. покончить со всеми служителями культа. (Однако активисты СВБ, и так разочарованные практическими результатами своей пропаганды, стали массами покидать ряды Союза. В 1932-38гг. число членов СВБ сократилось с 5 650 000 чел. до 2 000 000чел.).  В этом направлении с целью сократить влияние служителей культа в «массах трудящихся», Комиссия по вопросам культов при ЦИКе СССР приняла в феврале 1933г. постановление «О состоянии религиозных организаций». Были разработаны и другие способы ограничения гражданских прав верующих. Духовенство лишалось права состоять в компартии и профсоюзах; права на получение пенсии, страховки, дополнительного заработка. По распоряжению СНК СССР священнослужителей еще с начала 1930 г. стали выселять из всех национализированных помещений[121]. В 1933 г. постановлением ЦИК они были привлечены к обязательным поставкам мяса, молока и картофеля, а секретным постановлением ВЦИК и 1930-31гг. разрешалось их налогообложение вдвое увеличенное в сравнении с налогом на крестьян. Загнанное таким образом в тяжелые экономические условия, католичество в СССР теперь могло влачить более или мене сносное существование только в немецких селах и национальных районах, пользуясь поддержкой германского МИДа (прежде всего, в Поволжье - Р.Ш.). В остальных районах СССР положение их было несравненно хуже. По сообщению германского посольства, в Украине, Кавказе и Крыму осталось 20 священников, ещё 4 (из 44 в 1915г.) - в Саратовской, Самарской и Астраханской губерниях, входивших в состав Тираспольской епархии, которые жили только за счет Красного Креста. Обобщая имевшуюся информацию, МИД Германии сделал вывод, что шансов на восстановление иерархической структуры Римско – католической церкви практически не осталось.[122] (Информации о том, как разворачивался разгром структуры Римско–католической церкви в МАССР: ликвидация приходов и закрытие церквей в 1931 –33 гг. автором в исследованных документах не обнаружено – Р.Ш.).

    Кроме репрессий, трагические последствия     для судьбы католического населения в СССР и МАССР в частности,  имел голод 1930 –1933гг: значительная часть верующих в это время погибла, а уцелевшие искали выход в грабежах церковного имущества или в эмиграции.[123] По оценке германского посольства в Москве, за границу в 1930 – 1933 гг. выехало 30 –35 000 католиков.[124] (их национальность О.Лиценбергер не указывает- Р.Ш.).

    Одновременно с постепенным завершением коллективизации в 1930 – 1933гг появляется новая тенденция в политике «культурного строительства», проводимой властями. Впервые за все время, прошедшее с создания МАССР,  в этот период стала разворачиваться кампания по разоблачению и разгрому нового врага – буржуазного национализма. «Подозрительные» с точки зрения властей лица стали подозреваться, в зависимости от национальности, в связях с разведками этих стран: молдаван по национальности подозревали в сотрудничестве с Румынией, украинцев с «буржуазными националистами», возглавлявшимися тогда историком Михайло Грушевским и бывшим офицером австро–венгерской армии Евгением Коновальцем; поляков с буржуазной Польшей Пилсудского и т.д.[125]

    В рамках этой кампании к решению «проблемы» связанной с католиками, власти подошли вначале издалека. На первых порах они вновь стали искусственно разделять немцев и поляков, не упоминая в ряде документов поляков вовсе, и учитывая лишь немцев, отмечая при этом постепенный рост расходов на их школы, равно как и количества учеников в них. (19 школ с 1911 учениками в 1933 –34 уч.г.)[126]. Положение поляков – католиков, которых было лишь вдвое меньше численно чем немцев, было много хуже – они располагали всего одной школой с 45 учениками, в которой был 1 учитель (в немецких школах 41) (Рыбницкий район).[127]

   Усилиями отделов культурной пропаганды («культпропов») райкомов и местных структур СВБ в это время практически осуществляется еще один аспект антирелигиозной политики властей. Они занимались изъятием антисоветской и религиозной литературы из библиотек. Размах этой работы приобрел такие масштабы, что из библиотек стали изыматься книги  классиков философии (Гегель) и даже некоторые труды Молотова, Кагановича и других представителей высшего руководства СССР. ЦК ВКП (б) вынужден был 13 июня 1933 г. направить на места специальное указание, подписанное заведующим культпропотделом А.Стецким, запретившее подобные действия и осудившее незаконные попытки создания спецхранов и спецфондов[128].

   С завершением коллективизации на рубеже 1932-33 гг. наступает кратковременный период становления колхозов, их организации по типу уже ранее сформированных. СВБ, как структура, нацеленная прежде всего на разрушение, не могла по определению играть в этом процессе сколько-нибудь значительную роль. Осознавая это, власти сознательно «притормозили» деятельность СВБ, не давая им новых важных указаний. В СВБ в результате воцарилась атмосфера бездеятельности и разболтанности. Районные организации СВБ в большинстве районов МАССР распались, а сохранившиеся, в сравнении с 1920-ми годами действовали очень вяло[129]. В этом, по нашему мнению, кроется причина упоминаемого О. Лиценбергер оттока членов из Союза и резкого сокращения его численности в это время. Приученные руководством СВБ к тому, что они – передовой отряд антирелигиозного фронта, задача которого – громить и искоренять религиозность во всех формах, рядовые члены этой организации стали терять интерес к этой организации и выходить из нее. Другой причиной начавшегося распада СВБ было преобразование 7 мая 1934 г. Комиссии по вопросам культов при Президиуме ВЦИК в Постоянную Комиссию по рассмотрению культовых вопросов в СССР. В сравнении со своей предшественницей права Постоянной Комиссии были существенно расширены. Эта Комиссия в очень короткие сроки рассмотрела множество жалоб верующих, привлекла к административной ответственности многих местных работников, наметила ряд мер по исправлению создавшегося положения вещей.[130] Оба этих обстоятельства привели к тому, что ситуация стала угрожающе быстро для властей меняться. Уничтоженные было приходы вновь стали восстанавливаться; изгнанные было священнослужители стали в них возвращаться, поддержанные верующими и даже отчасти – где тайно, а где и в открытую – местными органами власти. Возрос приток прихожан, стало улучшаться экономическое состояние приходов. Воспользовавшись благоприятной обстановкой, религиозные общины стали в ряде мест организовывать крестные ходы; многочисленные праздники с колокольным звоном; молебны. Началось и восстановление церквей, в котором активное участие принимали часто не только верующие, но и колхозники; члены партии; рядовые члены и председатели сельсоветов (села Карагаш; Бергдорф), причем предпочитая эту работу всякой другой, в том числе восстановлению школ и больниц[131].

         Все это, плюс все усиливавшийся поток жалоб верующих на самоуправства властей насторожил московское руководство, решившее срочно прекратить религиозную «передышку». Как следствие, уже 20 августа 1934 г. Бюро Молдавского Обкома партии приняло постановление «Об антирелигиозной пропаганде»[132]. Во исполнение его в районах приступили к воссозданию ячеек СВБ; перерегистрации их членов; подготовке районных и областной конференции СВБ. Уже к концу 1934 г. были восстановлены  83 ячейки безбожников (3630 чел.); организовано 47 детских ячеек (2180 детей). Быстро развернулась антирелигиозная пропаганда: (в частности, в Тирасполе члены СВБ активно агитировали население подписаться под просьбой к Обкому партии о закрытии здешнего православного собора и 4 церквей). Кроме того, стала создаваться сеть антирелигиозных школ для членов профсоюза и крестьян, в том числе единоличников. Вырос тираж периодических изданий, издаваемых на национальных языках (в которых антирелигиозная агитация занимала одно из самых почетных мест), при этом продолжала сохраняться огромная диспропорция между немцами и поляками: тираж немецких газет в 1933 г. составил 1150 экз., в 1934 г. – 1676 экз., тогда как у поляков, соответственно,  всего лишь 16 экземпляров в 1933 г.  и 42 – в 1934 г. За усилением агитации немедленно последовали и «практические» акции: возобновилась кампания по закрытию церквей – всего в МАССР в 1934 г. из было закрыто 20 (в тексте не указано, православных, католических или чьих-либо других). Однако всех этих мер руководству обкома казалось недостаточно. Поэтому уже на IV пленуме Молдавского Обкома КП(б)У (25-26 октября 1934 г.) раздались требования еще больше активизировать антирелигиозную работу, особенно среди женщин, т.к. они активнее посещают церковь.[133]

Эффект от этих требований не замедлил сказаться. Закрытия церквей приобрели невиданных до сих пор размах – в 1935 г. было закрыто 134 церкви, из общего количества имевшихся к 1917 г. на территории будущей МАССР 305 храмов. Закрытые здания использовались под различные хранилища, склады, клубы, театры. В случае же невозможности использования их в этих целях церкви, в соответствии с решением Бюро Молдавского Обкома КП(б)У от 4 апреля 1935 г., подлежали сносу.[134]

1935 год был отмечен в истории украинского католичества и переходом властей от разоблачений «иностранных шпионов и диверсантов», практиковавшихся, как мы видели, уже с 1932-33 гг., к политическим процессам над ними. Они проходили в рамках групповых процессов по обвинению в принадлежности к контрреволюционным фашистским группировкам. Группы священнослужителей были обвинены в шпионаже в пользу Польши и Германии, в соучастии в троцкистской деятельности, и были осуждены к разным срокам лагерей и ссылок. (Среди жертв поднявшейся волны репрессий был и администратор прихода в Рыбнице Антоний Вегедис, осужденный в декабре 1936 г. к 3 годам ссылки, а после отмены ссылки умерший в 1937 г.)[135].

           Растущие недоверие и подозрительность к полякам коснулись в это время не только верующих. По указанию из Киева секретарь Молдавского обкома Голуб (инициалы Голуба в документе не указаны – Р.Ш.) под предлогом проводившегося тогда обмена партийных документов произвел проверку биографий, возможных и реальных личных (либо у членов семьи) связей с Польшей, а полученные сведения передал в ЦК КП(б)У. Выявленные таким образом «подозрительные» лица сразу попали под двойной надзор НКВД и партийных органов, которые совместными усилиями формулировали против них обвинения. Так уже к концу 1935 г. были выявлены «польские шпионы» Загаевский и Дудинский (инициалы обоих в документе не указаны – Р.Ш.) (Дудинский оказался ко всему еще и «контрабандистом»); немки Эбергарт и Нелих из Григориопольского района (инициалы обеих в документе не указаны – Р.Ш.), обвиненные в укрывательстве «кулаков» и т.д.[136]

Период примерно с конца 1935 г. по середину 1937 г., пожалуй, едва ли не самый противоречивый при исследовании положения верующих в МАССР. Он характерен продолжавшимися репрессиями и арестами священнослужителей, дальнейшей антирелигиозной работой и на первых порах и закрытием церквей (в 1936 г. было закрыто 70 храмов)[137].Однако, добившись такого результата, который был сочтен ими решающим успехом, активисты СВБ прекратили уже во второй половине 1936 г. свою деятельность, следом за ним перестал функционировать и областной СВБ. Одновременно с ослаблением антирелигиозной работы активизируется деятельность верующих. Важным толчком к этому стала публиковавшаяся в газетах и распространявшаяся через агитаторов информация о подготовке проекта новой Конституции, в которой, как ожидалось, будут расширены права верующих. Под воздействием этих призрачных в условиях сталинского СССР надежд, значительная часть верующих стала требовать открытия ранее закрытых или даже уже переоборудованных зданий церквей. Письма с требованиями такого рода и жалобами на действия местных властей потоком пошли в Москву и Киев, а из села Ташлык (Григориопольский район) в Киев даже отправилась целая делегация с ходатайством об открытии местной церкви. Работа верующих стала приобретать в это время новые, ранее неизвестные формы: стали создаваться нелегальные «домашние» церкви (какой конфессии они принадлежали, из документа неясно – Р.Ш.). Когда эти церкви закрывали, верующие в ответ собирали подписи о возврате им ранее отобранных и закрытых храмов или открытия молитвенных зданий в частных домах. Группы так называемых «псалтырников» стали вести работу с населением на дому у жителей, убеждая их, что преследования верующих скоро прекратятся.[138]

Подобные сообщения с мест укрепляли у властей убеждение в необходимости окончательно уничтожить религиозное движение как возможный очаг сопротивления советскому режиму. Своего рода «стартовым выстрелом» для деятельности в этом направлении стало постановление ЦК КП(б)У от 13 мая 1937 г. «О состоянии антирелигиозной пропаганды и работе украинского Союза Воинствующих Безбожников». В соответствии с ним власти автономии разработали целый комплекс мер по возобновлению и активизации антирелигиозной работы. Он не содержал ничего принципиально нового по сравнению с указаниями прежних лет и предполагал организовать республиканскую и районные партконференции, создать группы лекторов- антирелигиозников; передавать по радио антирелигиозные передачи; обеспечить библиотеки антирелигиозной литературой; провести 3-месячные курсы пропагандистов и т.д. Важнейшим в этом решении оказался п. 11, которым райпарткомы впервые за несколько лет были обязаны заслушивать  главу Оргбюро СВБ о состоянии антирелигиозной работы[139].

Сразу после этого начинается новый этап активизации СВБ в регионе. Предлагалось в короткий срок воссоздать развалившиеся ранее ячейки Союза, создать местные советы СВБ и вновь развернуть их деятельность в профсоюзах и комсомоле. Тираспольский горком, в частности, вспомнил и про закрытые теперь пустовавшие помещения церквей, которые решено было приспособить «для культурных нужд трудящихся»[140].

Воссоздание структур СВБ в Молдавской автономии потребовало новых финансовых вливаний, которых у местных властей не оказалось, поскольку эти непредвиденные затраты не были предусмотрены  бюджетом МАССР. Поэтому антирелигиозная работа едва начавшись, зашла в тупик и оказалась на грани полного срыва. Из районов в Тирасполь, ставший столицей МАССР еще в 1929 г., стали поступать жалобы на отсутствие месяцами зарплаты, что вызывало уход сотрудников аппарата. Из-за этого невозможно было и вести атеистическую работу: вся пропагандистская литература месяцами валялась невостребованной на почте[141]. Мало что изменилось и спустя несколько месяцев – антирелигиозные лекции хотя и возобновились, но проводились редко; сотрудники по-прежнему  месяцами не видели зарплату, кроме того, решение о регулярном заслушивании докладов о работе СВБ полностью игнорировалось. За 5 месяцев ответственный секретарь СВБ, на которого было возложена подготовка докладов, не подготовил ни одного. В этих условиях основная «работа с верующими» легла на НКВД. В рамках директив по ликвидации польской (№ 00485) и немецкой (№ 00439) «контрреволюционной группировок» были арестованы все еще оставшиеся на свободе католические священнослужители и значительная часть актива Тираспольской епархии.  Если в 1936 г., под данным О. Лиценбергер, на свободе еще оставалось примерно 50 священнослужителей-католиков, то в 1937 г. – уже не более 10, а в 1938 г. – ни одного[142] (О.Лиценбергер не уточняет, имеется ли в виду вся территория СССР или только МАССР – Р.Ш.)

Этот процесс проходил не без сопротивления верующих, которые продолжали выступать с требованиями об открытии церквей (или открывали частные молельные дома). А в селе Песчанка священнослужитель Гардзинский, упорно не желая отказываться от сана, к чему его принуждали здешние активисты, после закрытия церкви устроился руководителем хора МТС, а затем, как докладывал I областной конференции СВБ МАССР (25 февраля 1938 г.), ее делегат от Песчанки, Заболотный, стал собирать у себя дома группы верующих. Во время выборов в Верховный Совет СССР Гардзинский и его сторонники убеждали жителей не участвовать в них. При аресте они пели религиозные песни[143]. Однако, такие случаи становились все реже, ибо религиозная жизнь среди католиков МАССР усилиями органов НКВД в это время быстро угасала.

Почувствовали эти изменения и делегаты вышеназванного съезда. О католиках на нем, кроме процитированного эпизода, больше не упоминалось, их уже исключили из числа структур, представлявших какую-то опасность для советского режима. Однако участники конференции вновь и вновь требовали в своей резолюции организовать антирелигиозные кружки и семинары; «широко развернуть индивидуальную работу среди верующих»; провести подписку населения на антирелигиозные газеты и журналы; проводить лекции по радио и т. д.[144]

С этого времени (начало 1938 г.) термин «католики» вообще пропадает из документов. Он был включен советским режимом в более широкое понятие «сектанты». Поэтому сказать о деятельности тех или иных «сектантов», что они могли быть католиками или же являлись таковыми можно лишь весьма условно. Зато все чаще в сообщениях с мест мелькали выражения, подобные справке, представленной в Молдавский обком КП(б)У из Котовского района: «враждебных действий со стороны религиозных культов и религиозных течений не замечалось»[145].

Последним оплотом католичества в МАССР еще оставались национальные школы. Согласно докладу I секретаря Молдавского обкома КП(б)У В. Борисова на XI Молдавской областной партконференции (20-23 мая 1938 г.), в МАССР к тому времени существовало 17 немецких (2261 ученик) (неясно, сколько из них было католических – Р.Ш.) и по-прежнему 1 польская школа (91 ученик). Однако, в соответствии развернутым Сталиным шовинистическим курсом на ликвидацию национальных различий и слиянию всех национальностей в единых советский народ, в котором главенствующую роль должен был играть русский народ, 13 марта 1938 г. было принято постановление СНК СССР «Об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей». Во исполнение этого решения республиканское руководство должно было уделять особое внимание всем аспектам преподавания русского языка в национальных школах в ущерб языкам других национальностей, проживавших в автономии[146].

Затем режим приступил к реализации второй части своего плана. В связи с обнаружением в системе Наркомпроса «врагов народа», сделавших национальные школы «очагом антисоветской пропаганды, отделявших детей от советской жизни» решением Бюро Молдавского обкома партии от 29 июня 1938 г. «О реорганизации национальных школ в Молдавии» все немецкие (17 школ), болгарские (4 школы), польские (1), чешские (1) школы были ликвидированы, а вместо них созданы русские и украинские школы[147].

Областные власти поначалу поняли такое реформирование школьной сети как очередную кампанию, о которой после «реорганизации» можно благополучно позабыть, по крайней мере, до новых указаний. Из-за этого новообразованные школы не были обеспечены профессионально подготовленными педкадрами, учебниками, наглядными пособиями и т. д. Это не соответствовало изменившимся требованиям Москвы, которые предусматривали превращение этих школ в образцово-показательные, чтобы таким образом, убедить нацменьшинства в преимуществах новой школьной системы, заставив при этом отказаться от собственной культуры. 10 ноября 1938 г. было принято постановление Бюро Молдавского Обкома КП(б)У «О состоянии работы реорганизованных особых национальных школ», которое категорически потребовало устранить все обнаруженные недостатки и уже в январе 1939 г. доложить об исполнении настоящего решения[148]. О том, как оно было реализовано, можно судить по докладу II секретаря Молдавского обкома КП(б)У П. Бородина на ХIII Молдавской облпартконфереции (6-9 марта 1940 г.), который теперь уже вообще не упоминал о деятельности религиозных течений, по привычке повторяя ставшие уже дежурными фразы о слабой работе СВБ; необходимости улучшения антирелигиозной пропаганды и др.[149] Так был разгромлен последний очаг сопротивления католического населения МАССР тоталитарному режиму.

Подводя итоги сказанному, отметим в качестве основных следующие вывод. Политика властей МАССР в отношении католиков являлась крайне непоследовательной, целиком и полностью зависевшей от указаний Москвы. Особенно ярко в ней проявились кампанейщина, при которой полученное «сверху» решение рьяно исполнялось в течение короткого времени а затем о нем забывали до следующего указания, неумение вести декларируемую атеистическую политику, отсутствие подготовленных кадров, а также крайняя агрессивность в деятельности новоявленных агитаторов. Созданная громоздкая структура антирелигиозных органов, включавшая в себя Областную Антирелигиозную Комиссию, ее районные подразделения, уполномоченных на местах, структуры Союза Воинствующих Безбожников, то распадавшиеся, то вновь воссоздававшиеся, плюс органы ОГПУ – НКВД, неусыпно надзиравшие за из работой, имея своей главной целью ликвидацию религии и веры в Бога как таковой, изначально не могла достичь ее, а только загнать в глубокое подполье, репрессировав многих ее носителей. Погромные действия властей по отношению к церквям и оскорбления религиозных чувств верующих зачастую вызывали сомнения даже у самих проводников этой политики. Этим объясняется ряд фактов, когда представители местной власти (работники исполкомов, правлений колхозов и др.) переходили на сторону верующих. Сомнения в верности проводимой ими политики имелись даже в среде высшего союзного руководства (М. Калинин). Однако угол зрения советского режима по отношению к религии от этого не менялся: она воспринималась как явление чуждое советскому образу жизни, и в силу этого подлежащее искоренению. Тем более это относится к католикам, в которых видели не просто представителей враждебного исторически сложившемуся в СССР господству православия течению, но и агентов иностранных разведок, прежде всего польской, а также Ватикана. Кроме того, на всех поляков, живших в СССР, возлагалась вина за польско-советскую войну 1920 г. Предпринимались отчаянные усилия и для того, чтобы расколоть католичество изнутри, создавая для католиков-немцев гораздо более благоприятные условия, чем для поляков (это объяснялось и хорошими отношениями СССР с веймарской и на первых порах с гитлеровской Германией). Верующие и священнослужители отвечали активной контрпропагандой, постоянными требованиями вернуть отобранные и переоборудованные под «культурные нужды» церкви: петициями протеста, жалобами и т. д., пользуясь любым ослаблением атеистического «пресса», чтобы укрепить свой авторитет. И хотя к концу 1930-х гг. режим подавил эти попытки, закрыв церкви и лишив верующих немцев и поляков их национальных школ – средоточия культуры, отправив в лагеря или расстреляв священнослужителей и часть верующих, искоренить стремление католического населения сохранить свои обычаи, традиции и веру предков он не смог. Верующие сохранили и пронесли их через десятилетия, с распадом советской империи получив возможность приступить к постепенному и многотрудному восстановлению утраченного в прошлом. Но это уже тема для совсем другой статьи.

Руслан Шевченко,

доктор исторических наук, научный сотрудник  Молдавского Госуниверситета.

---

[1] Галущенко Олег. Нацменьшинства в МАССР//Мысль, 1999, Октябрь, № 3 (7). С. 93 – 96.

[2] Лиценбергер О.А. Римско-католическая церковь в России. История и правовое положение.- Саратов,2001.- 382 с.; Нежный А. Комиссар дьявола.- Москва:Протестант.- 1993, 270 с.

[3] Лиценбергер О. Ук.соч. С.С.188-195.

[4] Там же.

[5] Там же.

[6] Там же.

[7] Там же. С.200.

[8] Там же.

[9] Там же. С.207.

[10] Там же.

[11]  Там же. С.220.

[12]  Там же. С.231.

[13] Там же. С.218.

[14] См. например: Нежный А. Ук. соч. С.С.80-87.

[15] Нежный А. Ук.соч. С.89.

[16] Там же. С.96.

[17] Лиценбергер О. Ук.соч. С.242.

[18] Там же. С.243.

[19]Архив Общественно – Политических Организаций Республики Молдова (далее – АОПО РМ) F. 49 On. 1, Д. 341. C.1.

[20] Там же. Д. 341. С 6 – 7; Имена и должности Вайнберга и Хазина в документе не указаны.  

[21] Там же, D. 337. C. 5.

[22] Там же. С 11; 14-15.

[23] Там же С. 8

[24] Там же. С 14 – 15.

[25]  Там же. Д. 341. С. 6.

[26] Нежный А. Ук.соч. С.94.

[27] Там же. Д. 337. С. 21-24.

[28] Там же. С. 13.

[29] Там же. С. 12.

[30] Там же. Д. 544. С. 17-19.

[31] Там же. Д. 337. С. 26.

[32] Там же. Д. 337. С. 26. Там же. Д. 519. С. 26

[33] Галущенко О. Ук. Соч. С. 94.

[34] А.О.П.О. Р.М. Ф. 49 Оп.1Д.445.С.9-10

[35] Там же. С. 10-11.

[36] Там же. Д. 103. С. 16

[37] Там же. Д. 444. С 12.

[38] Там же. Д. 830. С. 4-5.

[39] Галущенко О. Ук. соч. С. 94.

[40] Там же. С. 95.

[41] А.О.П.О. РМ.Ф.9.Оп.1.Д.349.С.10-10 об.    

24Там же. Д.1350. С.1.

25 Там же.  С. 2 – 3.

[44] Нежный А. Ук.соч. С.99.

[45] АОПО РМ.Ф.49. Оп.1. Д.852. С.8-8об.

[46] Там же. Д. 852. С. 8 – 8 об.; 13 – 15; Д. 850. С. 38 – 39

[47] Там же. Д.852. С. 13; 15 об.

[48] Там же. С. 18 – 18 об.; 24

[49] Там же. Д.850. С.30.

[50] Там же. С. 37.

[51] Там же. Д. 849. С. 12 - 13; Д. 1100. С.11.

[52] Там же. Д. 831. С. 40.; Д. 1350. С. 11.

[53] Там же. Д. 1350. С. 10, 21.

[54] Там же. Д. 1102. С. 1.

[55] Там же. С. 39

[56] Там же. С.45.

[57] Там же..

[58] Там же. С. 47.

[59] Там же. С. 46.

[60] Там же. С. 50.

[61] Там же. С. 51.

[62] Там же. С . 53.

[63] Там же. С. 59.

[64] Галущенко О. Ук. соч. С. 95.

[65] Там же. Д. 939. С. 74.

[66] Там же. Д. 952. С. 7- 8.

[67] Там же. С. Д. 1101. С. 1 - 4.

[68] Там же. С. 5 – 8.

[69] Там же. Д. 952. С. 16.

[70] Нежный А. Ук.соч. С.С.102-103.

[71] Там же. Д. 1353. С. 1 – 6.

[72] Там же. Д. 1348. С. 16; Д. 1353. С. 7-8.

[73] Там же. Д. 1348. С. 16.

[74] Там же. Д. 1557. С. 6.

[75] Там же. Д. 949. С. 33.; Д. 1348. С. 7.

[76] Там же. Д. 1350. С. 33 – 34.

[77] Там же. Д. 1148. С. 3.

[78] Там же. Д. 1400. С. 2; 4.

[79] Там же. Д. 1348.С.1.

[80] Там же. Д. 1350.С.35.

[81] Там же. Д. 1557. С.2.

[82] Там же. Д. 1548. С. 6,8; Д.1558. С.1.

[83] Там же. Д. 1548.С.6.

[84] Там же. Д. 1559. С.1.

[85] Там же. Д.1548. С. 8 – 9; Д. 1558.С.1.

[86] Там же. Д. 1569. С. 5 – 6.

[87] Лиценбергер О. Ук.соч. С.252.

[88] Там же. С.253.

[89] Там же. Д. 1548. С. 12 – 15, 36; Д. 1400. С.4.

[90] Там же. С. 15.

[91] Там же. Д. 1548.С. 36.

[92] Там же. С. 38 – 42.

[93] Там же. Д. 1419.С.1.

[94] Там же. С. 3.

[95] Там же. С. 3 – 4.

[96]  Лиценбергер О.А. Римско-католическая церковь в России. История и правовое положение. Саратов. Поволжская Академия Государственной Службы. 2001. С.256-257.

[97]  Там же.

[98] Там же. С. 258-259.

[99] АОПО РМ. Ф.49. Оп.1. Д.1392. С.1.

[100] Там же.

[101] Лиценбергер О. Ук.соч. с.259

[102]  Там же.

[103] О. Чаплицкий Бронислав. История церкви в России. Санкт-Петербург, 2000, С. 263.

[104] Лиценбергер О. Ук.соч. с.263.

[105] Лиценбергер О. Ук.соч. с.264.

[106] Лиценбергер О. Ук.соч. с.272 – 273.

[107] Лиценбергер О. Ук.соч. с.278,280 – 282.

[108] Там же.

[109]  Ук.соч. с.281-284.

[110] Там же.

[111]  АОПО РМ. Ф.49. Оп.1. Д.1567. С.С.34-35.

[112] Там же.

[113] А.О.П.О. Р.М. F.49. Оп.1.  D.1567.сс.37-40.

[114] Там же. Д.1422. С.5-6.

[115] Там же.

[116] А.О.П.О. Р.М. F.49. Оп.1.  D.1653.с.180.; D.1871.с.3-4.

[117]  Там же. Д.1676. С.22. , Д.1843. С.13-14.

[118] Там же.

[119] Лиценбергер О. Ук.соч. с.276 – 277.

[120] Лиценбергер О. Ук.соч. с.259 – 260.

[121] Там же. С.286-287.

[122]  Там же.

[123] Там же. С.271.

[124] Там же.

[125] См. например: А.О.П.О. Р.М. F.49.  D.2392 .с.1,7 –8.;. D.2402с.47.

[126] А.О.П.О. Р.М. F.49. Оп.1.  D.2397. с.17 – 18; D.2402. с.46;48;50.

[127] Там же.

[128] Там же. Д. 2255. с. 39-40

[129] Там же. В. 2505. с. 5

[130] Лиценбергер О. Ук. Соч. с. 295

[131] А.О..П.О. РМ.Ф.49.  Д. 2456. с. 40-42.

[132]Там  же. .Д 2505. с. 3-4;

[133] А.О.П.О. РМ. Д. 2475. с. 159

[134] Там же. Д. 2748. С.17.

[135] Лиценбергер. Ук. Соч. с. 299-300. Книга памяти. Мартиролог католической церкви в СССР. Москва: Серебряные нити, 2000. с. 41-42

[136] А.О.П.О. РМ. Ф. 51. Оп. 1. Д. 2737. с. 173-174; 227; Д. 3098. с. 105-106

[137] Там же. Д. 3759. с. 40.

[138] Там же. Д. 3759. с. 35-37

[139] Там же. Д. 3651. с. 4.

[140] Там же. Д. 3912. с. 36-37.

[141] Там же. с. 8-9.

[142] Лиценбергер О.  Чаплицкий Б. История Церкви в России. с. 86. Ук.соч. с. с. 301; А.О.П.О. РМ. Ф. 49. Д. 3912. с. 10-11.

[143] А.О.П.О. РМ. Ф. 49. Д. 3912. с. 30-31; Д. 3913. с. 19

[144] Там же. Д. 3913. с. 26-27.

[145] Там же. Д. 3873. с. 3; 9.

[146] Там же. Д. 4209. с. 6-7; Д. 4086. с. 120-121; Д. 4118. с. 52-54.

[147] Там же. Д. 4119. с. 28-30; Д. 4286. с. 38-46

[148] Там же. Д. 4137. с. 50-51.

[149] Там же. Д. 4614. с. 88-89.